В четверг служанка извинилась перед Молли за небольшой беспорядок в ее комнате, объяснив, что занималась уборкой в комнатах мистера Роджера. «Не то, чтобы в них не прибирались раньше, но хозяйка любит, чтобы комнаты молодых джентльменов заново приводили в порядок, когда те возвращаются домой. Если бы приехал мистер Осборн, пришлось бы прибирать весь дом, конечно, ведь он старший сын, а мистеру Роджеру и так годится». Молли позабавило это признание права старшинства, но так или иначе она, как и вся семья, стала думать, что для «старшего сына» все, что не превосходно, недостаточно хорошо. В глазах отца Осборн был представителем древнейшего рода Хэмли из Хэмли, будущим владельцем земель, которые принадлежали семье тысячу лет. Мать была привязана к нему, потому что они были одного склада и физически, и духовно, потому что он носил ее девичье имя. Она внушила Молли свою веру, и гостья, несмотря на забавные слова прислуги, была обеспокоена, как и любой другой в семье, тем, как показать свою феодальную преданность наследнику, если бы он и в самом деле приехал. После ланча миссис Хэмли удалилась отдохнуть, чтобы подготовиться к приезду Роджера, а Молли осталась в своей комнате, понимая, что будет лучше, если она пробудет здесь до обеда, чтобы отец и мать могли лично встретить своего мальчика. С собой она взяла рукописный томик стихов, принадлежавших перу Осборна Хэмли, его мать не раз читала некоторые строфы вслух своей юной гостье. Молли попросила разрешения переписать пару самых любимых ею стихотворений. И этим тихим летним днем она занялась переписыванием, сидя у открытого окна, растворяясь в дивном покое парка и леса, трепетавших от полуденного зноя. Было так тихо, словно дом был «отгороженной фермой». Жужжание мух в огромном лестничном окне казалось самым громким звуком. Голоса косарей, доносившиеся с далеких полей, запах скошенной травы, приносимый внезапным дуновением ветра, аромат растущих под окном роз и жимолости — все это усиливало глубину царящей тишины. Молли отложила перо — ее рука устала от непривычно долгого писания — и лениво пыталась выучить одно или два стихотворения наизусть.
«Я ветер спросил, но ответ не услышал,
Лишь стон привычно печальный и одинокий», — продолжала повторять про себя Молли, теряя смысл слов в механическом заучивании. Вдруг раздался щелчок захлопнувшихся ворот, колеса прошуршали по гравию, копыта лошадей застучали по дорожке, громкий радостный голос, залетевший через открытые окна в дом, непривычно заполнил собой холл, лестницу, коридор. Вестибюль внизу был вымощен ромбами черного и белого мрамора; с низкой, широкой лестницы, что огибала короткими пролетами холл, поднимаясь до самого верхнего этажа дома, были убраны ковры. Сквайр так гордился своим дубовым полом с прекрасно подогнанными половицами, что покрывать эту лестницу считал излишним, не говоря уже об обычной нехватке наличных денег, что тратились на отделку дома. Поэтому из пустого, не покрытого ковром холла и с лестницы каждый звук доносился чисто и отчетливо, и Молли услышала радостный возглас сквайра «Эй, вот и он!» и более мягкий и печальный голос мадам, а затем громкий, низкий и незнакомый голос, который, как она догадалась, принадлежал Роджеру. Потом раздался звук открывающихся и закрывающихся дверей, и голоса стали доноситься издалека. Молли снова начала повторять:
