И с каким неподражаемым искусством автор романа показывает затем противодействие общества этому заклятому врагу гнилого покоя, с которым оно свыклось? Стоя на одной ступени политического воспитания с неожиданным преобразователем, явившимся посреди его, общество бессильно ограничить его порывы, если они выступают за пределы установлений, и равно бессильно подать ему руку помощи, если он действует в границах блага, порядка и разумности. Калинович не находит тут ни начал, в которых видимо нуждается, ни спасительного предостережения, когда он попадает на ложную дорогу: словом, он лишен точно также опоры, как и совета. Предоставленный самому себе, Калинович рано или поздно должен будет убедиться, что дело только в нем и что он может спокойно поставить самого себя на место разумной системы, принципов и правил. Чем же защищается общество от ненавистного лица, одинаково возмущающего его и своими достоинствами, и своими недостатками? Оно собирается втайне для обсуждения и изобретения средств к его погибели посредством скрытой интриги и доноса. Тайный подкоп есть единственное оружие общества и единственная его надежда. За исключением одного молодого человека, лишенного политических прав, не нашлось никого, кто бы заявил открыто свою мысль и свои убеждения, потому что все мысли и убеждения круга стыдятся самих себя и боятся света. Говоря прямее, их, собственно, и нет у обеих сторон, а есть только вражда положений. Грубо и безотчетно действует Калинович, коварно и малодушно работает общество, чтоб подорвать Калиновича. В борьбе этой нет ни достоинства, ни поучительности, ни содержания, и по существу своему она уже лишена возможности произвести какие-либо благотворные следствия. Победит ли Калинович – общество нисколько не исправится, а только глубже уйдет в свои происки и прилежней займется ими; подорвет ли оно врага своего – Калинович уступит место тысяче другим, ему подобным, которые ждут своей очереди. Случилось последнее. Калинович был отстранен, и жизнь потекла опять своим обычным порядком, со всеми теми явлениями, которые так сильно возмущали душу рьяного реформатора, и потекла с таким спокойствием, как будто его никогда и не было на свете – только великий практический мудрец, подрядчик
Папушкин, произнес ему надгробное слово в виде глубокомысленной фразы: «Заврался очень, оченно заврался». На этом и кончается роман, действительно обнаруживший теперь всю свою мысль сполна…
