Ничего этого нет у Фолкса. Роман начинается с адюльтера, развёрнутого в интимно-эротических подробностях и имеющего все шансы завершиться счастливо. Но этого не происходит. Однако там, где Толстому потребовались сотни страниц, чтобы описать состояние Анны Карениной так, чтобы читатель поверил: да, ей, любящей и любимой, ничего иного всё же не оставалось, как броситься под поезд, – там Фолкс довольствуется десятком страниц, на которых читателю требуется много воображения – или очень много доверчивости – чтобы согласиться: да, эта женщина, наконец раскрывшая свою сущность и дождавшаяся исполнения мечты, может без объяснений бросить нежного возлюбленного, отца её ребёнка, и вернуться к холодному, жестокому мужу… нет, правда?
И вот так везде. Кажется, что британского писателя интересует лишь один его персонаж: Стивен Рейсфорд. Он должен быть грустным, отстранённым, опустошённым, ожесточённым, его должно провести через перипетии Первой мировой, и он будет проведён, и перипетии показаны вполне ужасно и убедительно – вполне верится, что это была та самая война, на которой англичане и французы надорвались и сильно поутратили боевой дух. В свете уже упомянутых сравнений небесполезно вспомнить, что и Ремарк, и Хемингуэй сами были на той войне и писали о ней как очевидцы – оба всего лишь через десятилетие после окончания Первой мировой. И тем не менее книги их – в два раза короче. А ужасы войны, при всей несомненной достоверности, не так натуралистичны. Что это за писательское свойство? Быть может, это целомудрие, которого не хватает Фолксу – или же его читателям, ориентируясь на которых он пишет свою книгу. Слишком явное и наглядное скрещение и совмещение Эроса и Танатоса… так ли оно нужно?
Разумеется, у Фолкса есть и то, чего нет у классиков: взгляд из будущего, который прямо выражен в добавочном сюжете: женщина из конца 70-х пытается разузнать как можно больше о своём деде, который сражался в Первую мировую. И в этом похвальном стремлении обращается к своей матери (его дочери) не в первую, а в последнюю очередь. Разумеется, и такое может быть, но это всё же не вполне типично и нуждается в объяснении, для которого в книге, как мы помним, достаточно много места. Но объяснения нет или почти нет: образы Элизабет и её матери Франсуазы размыты. Перед нами просто люди из будущего, которые заинтересовались Первой мировой и сделали кой-какие для себя открытия. Да, лучше так, чем никак, но для чего шестьсот страниц? Написанные между тем всего за семь месяцев «в состоянии, близком к исступлению» (это цитата из предисловия), – возможность как-то перерабатывать и углублять сюжет не успела бы прийти автору в голову.
