Молодой профессор родился в Режице, в семье врача. Сейчас этот городок на семи холмах называется Резекне и относится к Латвии, а в конце XIX века он входил в огромную Витебскую губернию. Но детство Тынянова прошло во Пскове. Там он учился в гимназии, там стал книгочеем, увлёкся Надсоном, сам писал стихи, к которым относился без всякого почтения.
На нём – строгий костюм, профессор держал университетскую марку. «Эмиграция» в Пушкина от Гражданской войны, от строительства нового мира – нет, это не про Тынянова. Он не ощущал себя старорежимным господином, и новая власть относилась к нему не враждебно. Но давно канувший Золотой век оказался для него важнее военного коммунизма и НЭПа, а также важнее века Серебряного. Тынянов – это открытие. Литература, наука, просвещение без эксперимента и поиска его не интересовали. Он никогда не пересказывал, только искал и находил, переходя от наблюдений к описанию закономерностей. Он поступил в университет в Петербурге, проучился там всю Первую мировую. Город стал Петроградом, а после Октября
1917-го – Петроградом красным, революционным.
За это время возник ОПОЯЗ – Общество изучения теории поэтического языка. Аббревиатура намекает на нечто «сурьёзное», наследие опоязовцы оставили такое, что любая академия позавидует. Но это были просто дружеские встречи молодых теоретиков литературы. Филологов с небывалыми замашками. Они дерзнули придать литературоведению осанку чуть ли не точной науки. Эссеистика на литературные темы казалась чем-то второсортным. Они искали в поэзии и прозе даже не философский камень, а инструмент, освоив который, можно будет повторить за пушкинским Сальери: «Музыку я разъял, как труп». А иначе история литературы, по Тынянову, останется на положении колониальной державы. Им многое удалось, второй столь же плодовитой филологической школы у нас не было. Бывшие студенты воскрешали те дни во влюблённых воспоминаниях:
«Студенты сидели не на скамейках и даже не на стульях, а в мягких креслах, на кокетливых пуфах, стоявших вокруг столика, предназначенного для профессора. Вдоль лепных потолков и плафонов тянулись чёрные, капающие трубы «буржуек». Лекции начинались в пять часов вечера, но Юрий Николаевич всегда немного опаздывал. Может быть, поэтому он входил особенно быстрой, энергичной походкой.
В гостиной было холодно, мы сидели в пальто, но он, входя, неизменно сбрасывал шубу. На нём был синий костюм, ладно и красиво сидевший. В ту трудную пору, когда люди одевались небрежно и плохо, Тынянов казался даже несколько франтоватым. Густые, слегка вьющиеся волосы, умный, чуть иронический взгляд, вся манера держаться подкупали сочетанием артистичности с как бы нарочитой – из опасения, что он недостаточно академичен, – солидностью, искусственным холодком»
