И все же по преимуществу именно перед старцами разверзается некая пучина — с водоворотами, конечно, — влекущая к обожествлению их земного существования. Рачительное отношение к прошлому поможет старцу собрать в своей памяти такую уйму воспоминаний, что они уже сами по себе составят частицу вечного бытия. Наделенный живым воображением и знаниями, человек преклонных лет, чуть углубившись в раздумья о прошлом, не только Наполеона воспринимает как своего незадачливого современника, но и Навуходоносора, и старину-неандертальца. Остается другая половина времени: его протяженность в будущее, столь же «вечное». Но в грядущее даже боги никогда не заглядывают с веселой беспечностью. Страшно подумать, но это так: у Властителя Вечного Бытия, Распорядителя Высшей Благодати, среди ликов Божественного Откровения мы не найдем ни одного изображения с улыбкой на устах. Нет и не было ни единого лика хотя бы с улыбкой умиротворения. Брови божества, начиная с первых его явлений перед смертными, сурово сдвинуты, взгляд тревожен: словно бы и сам он со скорбью взирает на уготованное судьбой.
Зато наиболее необоримый источник смеха и юмора скрыт в раздвоении личности. Пусть кто попробует взглянуть на свое отображение в далеко отстоящем зеркале — или на кинопленке, — но так, чтобы человек не узнал самого себя: просто чтобы этот тип показался ему знакомым. В подобном случае человек либо чувствует себя уязвленным, либо — подавив удивление — улыбается. По мере того как до него доходит, с кем, собственно, он столкнулся нос к носу, он начинает смеяться; подчас смех этот переходит в безудержный хохот. Вряд ли можно увидеть зрелище забавнее, хотя по сути своей оно трагично, когда человек, изрядно подвыпивший, с изумлением ощупывает правой рукой свою же левую руку, точно какой-то посторонний предмет, потом несколько раз приподнимает ее над столом: вот так диво — неужели и эта рука моя?! Извечный комический персонаж — трусливый воин, который пугается собственной тени, — встречался еще в микенских цирках. Или, скажем, после ужина в приятельской компании запустим — с ведома присутствующих — звукозаписывающий аппарат; а затем, этак через полчасика, вывалим на стол все, что в самозабвенном упоении насплетничали наши приятели, к примеру университетские профессора и их супруги; человеческий инстинкт и тут громким хохотом заглушит попытку самопознания, сопоставления с собственным «я». Буквально задушит эту возможность мгновенно заглянуть в глаза своей собственной жизни.
