— Уильям Филип Фелпс, — заявила Элизабет на одиннадцатом месяце супружества, — ты жирный кретин.
Это было в тот день, когда хозяин бродячего цирка вручил ему голубой конверт со словами:
— Извини, Фелпс. С таким брюхом ты мне не нужен.
— Но ведь я всегда был твоим лучшим установщиком шатров...
— Был. Теперь ты просто обуза. Ты не справляешься с работой.
— Тогда давай я буду Толстяком.
— Толстяк у меня есть. Толстяков вообще найти нетрудно, их как грязи. — Хозяин окинул его цепким взглядом. — Хотя... кое-что я все же могу тебе предложить. С тех пор, как в прошлом году умер Вернисаж Смит, среди наших уродцев больше нет Татуированного...
После этого разговора прошел месяц. Четыре короткие недели. Кто-то рассказал Уильяму Фелпсу о мастерице татуировок, которая жила где-то в Висконсине. Эта старуха туго знает свое дело, сказали ему. Если идти по грунтовке, у реки свернуть направо, а потом налево...
Там был золотой луг, обласканный солнцем. Красные цветы склонялись под ветром, будто кивали Уильяму Фелпсу, когда он шел через луг к старой хижине. Казалось, лачуга простояла тут много лет, и миллионы дождей превратили ее в то, чем она теперь стала.
За дверью оказалась комната, пустая и безмолвная. А посреди комнаты сидела древняя старуха.
Ее веки были стянуты просмоленной ниткой. Ноздри зашиты вощеным шпагатом. Уши ее тоже были зашиты. Словно иголка-стрекоза хорошенько поработала над всеми ее чувствами. Старуха сидела неподвижно, одна в безликой комнате. Желтый пол хижины был покрыт толстым слоем пыли, который оставался нетронутым уже много недель. Если бы старуха пошевелилась, в пыли остался бы след, но она не двигалась. Ее руки были похожи на хрупкие, покрытые ржавчиной инструменты. Ее босые ступни были облеплены грязью, будто обуты в галоши. А рядом, у ее ног, стояли склянки с краской — красной, лазоревой, бурой, желтой... Только тишина, шепотки и старуха. И крепкие стежки надежно сохраняют все это как оно есть.
Лишь рот ее оставался свободным, и рот этот приоткрылся.
— Входи. Садись. У меня редко бывают гости.
Уильям Филип Фелпс остался стоять.
— Ты пришел за картинками, — пискляво сказала старуха. — У меня есть, что показать тебе. Картинка, какой еще никто не видывал. — Она протянула ему ладонь и постучала по ней пальцем. — Гляди!
На ее ладони был портрет Уильяма Филипа Фелпса.
— Это же я!.. — ахнул он.
Крик старухи заставил его остановиться уже на пороге.
— Не убегай!
Уильям Фелпс вцепился в дверной косяк, да так и остался стоять, не решаясь повернуть к ней лицо.
