– Ну это… – сказал Лоринков.
– У нас еще конкуренты были, «Ваше поколение» назывались, – сказала она.
– Э-э-э, ну… – сказал Лоринков.
– Те пили кофе – сказала она.
– А, ну… – сказал Лоринков.
– Собственно… – сказал Лоринков.
– Только вы к нам не ходили, всё брезговали нами… – сказала она с обидой.
– Ну, это… – сказал Лоринков.
– Единственным писателем Молдавии себя называли, – сказала она.
– Я, собственно… – сказал Лоринков.
– Помните? – сказала она.
– Нет, – сказал он.
– А я помню, – сказала она и встала на колени.
Стерла грим. Под ним оказалась миловидная еще женщина лет сорока. Если верить ей на слово, когда-то она была театральным критиком. Лидия Ивановна улыбнулась ему и дрожащими губами потянулась к паху… Лоринков, чувствуя тепло губ бывшей деятельницы театрального искусства и представительницы молдавского культурного подполья, закрыл глаза. Как живая, встала перед ним шлюха Анна-Мария…
Лоринков закусил губу. Щека его дернулась. По ней поползла слеза, подрожала на подбородке, потом капнула. Аккурат на макушку Лидии Ивановны, чмокавшей внизу где-то. Жадно и непотребно, словно жирная грязь в похабную весеннюю распутицу, чавкала Лидия Ивановна…
Потом еще слеза упала. И еще. Потекли рекой слезы. Полилось Млечным путем семя. Побежал резво поезд.
Лоринков глянул в окно. Темнело.
С ночного неба на Молдавию падали звезды.
Наступило время вечернего намаза.
– Му-ама-а-а-а! – завыл муэдзин протяжно.
– Му-а-а-муээээ, – крикнул он с минарета.
– Буэа-э-э-эа! – провыл он.
– Бу-ла-а-ла, – сказал он.
– Бу-э-э-э, – блеванул он.
– Бу, буэ, – стал он блевать отчаянно.
Двое молдавских беженцев, поручик Лоринков и штабс-капитан Ерну, остановились подле минарета и с интересом прислушивались. Муэдзин этой мечети слыл весьма религиозным господином, и старался подтвердить это реноме, перекричав всех своих коллег по Стамбулу в момент призыва к молитве. Зачастую ему это удавалось. Иногда, как сейчас, например, это заканчивалось тем, что побеждали рвотные позывы из-за чересчур громких криков. Штабс-капитан, кутаясь в куцую шинельку, прошедшую с ним все ужасы восьми Молдо-Приднестровских и пяти Молдо-гражданских войн, сказал:
– Пойдемте, Лоринков.
– Что нам, право, слушать, как блюет этот мудила, – сказал он.
– Сами-то седьмой день не евши, – сказал он.
– Да еще и выглядим так… – сказал он, оглядев себя.
–… что даже паскудные русские шопники из Лалели смотрят на нас свысока, – сказал он.
– Идемте гулять по Истикляль и ковыряться в зубах так, словно мы сыты, – сказал штабс-капитан, пошатывающийся от голода.
