– Это она в пути высохла? – сказал Санду.
– А-ха-ха, – рассмеялась дама.
– Смешно, – сказала она.
– А ты, любезный, не такой молдаван, каким кажешься, – сказала она.
Разорвала пакетики, и глубоко вдохнула пыль, поднявшуюся над столом. Рассмеялась еще раз.
– Эх, малыш, малыш, – сказала она.
– Бургундия, Нормандия, Гасконь или Прованс, – сказала она.
– И в ваших жилах тоже есть огонь, – сказала она.
– Но умнице фортуне ей Богу не до масла, – сказала она.
– Если то достали из холодильника замороженным и бросили на сковороду с холодными яйцами, – сказала она.
– А их ведь, миляга, греть надо чтобы омлет блядь получился стоящим– сказала она.
– Пучок там шалфея, петрушки, кинзы, киндза-дзы, и если раньше на колготках стрелка была, их ведь хер выкинешь, – сказала она.
– А нынче что ни тыква то блядь порошок, и все радостнее и радостнее жить простому народу, – сказала она.
– Вот, прямо скажем, мне всегда хотелось знать, откуда на Сицилии такие мм-м-м-м травы… травы вешние, нездешние… – сказала она, грустнея на глазах.
Достала откуда-то упаковку трав – душисто запахло лугами, видимо, сицилийскими, подумал Санду, – и свернула себе папиросу. Закурила. Потом, почему-то, снова высохшей тыквы понюхала. Сфотографировала Санду. Хихикнула. Глянула, как помощники складывают в углу тыквы.
– Тыквы тыквы, а дороже блядь чем ананас, – сказала она.
– Главное, милок, не внешность, а внутреннее содержание, – сказала она.
– Знаешь народную мудрость, молдаванчик? – сказала она.
– На своем поле и тыква – ананас! – сказала она.
Потянулась записать в блокнот, но упала. Не расстроившись, уткнулась лицом в столик, повеселела снова.
– Кормить людей, дружочек, это не поле перейти. – сказала она.
– А откуда вы про поле знаете? – покраснев, спросил Санду.
– Я о жратве все знаю, от а до я, – сказала она.
– Ты мальчишечка нам тыкву из Прованса привез? – сказала она.
– Ну я эээ – сказал Санду.
– Тыква, Прованс, шампанское, ананас… – задумчиво сказала дама.
– Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском, – сказала она, размахивая рукой, словно дирижер.
– И кокосы лядь в тыкве, и кокос в молоке, – сказала она.
–… странно, если завсегда стихов хочется как разговеешься, наутро все кажется пресным, как маца, – сказала она.
– Маца-дрица-ца, – сказала она.
– Дальше не придумывается, – сказала она.
– Эх, мальчишечка, жизнь олигархии в условиях гнета единоначальной диктатуры горька, словно просроченное оливковое масло, – сказала она.
– Скушай, мальчик, рыбку, ее утром выловили в ледяных водах озер Финляндии и привезли в Москву еще живой, – сказала она.
