Настроение, накатившее на него утром — там, на плато — вернулось к нему снова. Глухая тоска, почти отчаяние. Бежать, сказал он себе, шапку в охапку — и бежать. Не мучить Жаика дурацкими вопросами, никого не мучить, и себя тоже... Извиниться перед Жаиком, попросить машину — и в аэропорт...
Но он не попросил машину и покорно, с поддельным интересом, слушал Жаика, когда тот вернулся и угнездился в своем нелепом кресле, за нелепым столом, и что-то говорил — о котельной, цементе и трубах, которые обещали подбросить, но до сих пор... и поэтому... Покорно слушал, зная, что все равно никуда не уедет.
Он только спросил Жаке — о чем-то ведь надо же было его спросить — что это за гости из-за границы, о которых тот вскользь помянул... И Жаке, улыбаясь таинственно и загадочно, сообщил ему, что — не гости, а гость, и не откуда-нибудь, а из Кракова, заглянул к ним зимой, объезжая места, где когда-то жили ссыльные Томеш Зан, Бронислав Залеский, Янушкевич и многие другие, проходившие по делам 30-х, 40-х и 60-х годов прошлого века.
— О! — сказал он, покачивая головой и жмурясь.— Ты бы на него посмотрел! Волосы светлые, до плеч, глаза голубые, сам высокий, стройный, ему бы в кино сниматься, в «Крестоносцах». И звать его, кстати, тоже Зигмунт. Но про него тебе лучше Айгуль расскажет...— У него был такой вид, как будто он вот-вот подмигнет Феликсу и что-то еще прибавит. Но он не подмигнул, не прибавил, только рассмеялся, и глазки его снова юркнули в щелки век.
Так вот оно что, подумал Феликс, ворочаясь в кресле, которое вдруг показалось ему тесным. Вот оно что!..
— Но я хотел о другом рассказать,— оборвал смех Жаик.— Правда, не знаю, пригодится ли... Думал, приедешь, домой ко мне придешь, попьем чайку, побеседуем — тут кое-что тебе и покажу, обговорим все, как следует, обсудим... Ну ладно. Пускай это будет на первый случай моим подарком гостю, угощением, а дома я тебя все равно жду...— Выговаривая последние слова, он уже поднялся, уже открыл задребезжавшие тонким стеклом дверцы старого шкафа, достал снизу папку, и при этом в его голосе и движениях сквозило все нараставшее нетерпение, которое он безуспешно пытался скрыть. В папке лежали бумаги, выписки, на переплете была когда-то белая, теперь потемневшая наклейка с поблекшей надписью «Архив».
— Помнишь, прошлый раз ты говорил, что наткнулся на одно непонятное место в воспоминаниях друзей Чернышевского по каторге?.. Там было написано про Сераковского и какую-то дальнюю крепость... Гарнизон, где он службу отбывал... Будто бы оттуда был побег, потом солдат переловили и почти все погибли под шпицрутенами... Помнишь?..
