– Как ты? – спросила она шепотом.
– Великолепно, – так же шепотом ответил он. – Я всегда хотел это попробовать.
Я молча вынул фотоаппарат и сделал несколько снимков. Фотографировать посетителей запрещалось, равно как и представления. Но своего было можно. Он не возражал. Наоборот, сделал приятное выражение лица.
Вот так я и запомнил этот момент – Алекс, несчастная муха, висящая на паутине и Лена, выражение лица которой я не мог понять. Вот так они и сохранились на этих снимках. А потом стало происходить и вовсе что-то странное. Сначала нахлынуло чувство, словно все это уже было. Висящий вниз головой Алекс потерял очертания и превратился в некую отстраненную иллюстрацию в старой книге. Вообще все стало плоским и очерченным по краям. Зато стенка ниши, которая находилась как раз напротив помоста, вдруг оказалась прозрачной. Исчезла. И в образовавшемся проеме, я увидел металлическое чудище. Большую железную бочку с дверцей, которую венчала голова девы. И я понял, что это «железная дева». Ничего странного в этом, конечно, не было, такое сооружение вполне могло оказаться в этом клубе. Стояла же тут «кроватка» для пыток. Неплохо украшала помещение. Но…. В какое-то мгновение все вдруг вернулось на свои места, а каменная кладка «заросла», словно и не было ни дыры, ни железной девы. Не знаю, сколько прошло времени, пока длилось видение. Но, Алекс, уже развязанный и улыбающийся, говорил что-то своему пауку о «бондаже». А Лена стояла у выхода и нетерпеливо ждала нас. Видно было, что она очень хочет поскорее убежать отсюда.
Когда мы вышли, уже светало. Небо было густо синим, от моря шел жар.
8
Материал о клубе я все-таки сдал Вайнтраубу. Плоский, урезанный вариант, специально созданный для пенсионеров. Назывался он пышно «Философия шелкового шнура», но, по сути, читать в нем было нечего. Это был такой специальный безликий материал, который ничуть не выбивался из ритма газеты, а поэтому его сразу приняли и отправили в номер. И на другой день он вышел, заняв, целую полосу, но не вызвав ни единого отклика. Точно так же в свое время прошли статьи о хосписе и о дискотеках. Это была рутина. Рутинной была и сама русскоязычная газета – маленький островок, среди моря местных газет. Радости мне эта публикация не доставила, и, поэтому, я с новыми силами ринулся рассматривать чужое житье-бытье.
Сейчас я понимаю, что мой пристальный интерес к чужой жизни был своего рода защитной реакцией от своей. И он-то, этот интерес, помог мне выжить. Вокруг как мухи мерли поэты и журналисты. От неумеренных возлияний и инфарктов, а я, будто поплавок постоянно выскакивал на поверхность, хотя вполне мог бы вот так же сгинуть. А это означало не просто умереть, а исчезнуть навеки из жизни и из памяти. Одно равнялось другому. Нет, я не желал уходить так бесславно. Хоть что-то должно было остаться, и поэтому я барахтался изо всех сил. А в один из дней мне вдруг позвонил Алекс. Это было странно, он никогда не звонил. И настойчиво начал приглашать меня в гости – мол, годовщина свадьбы, двенадцать лет. И еще говорил что-то невразумительное, непонятное. «Цикл завершен, все вернулось на свои места». Оригинал, конечно.
