– Подходим к Дельфинарию, – шепнула Лена. Издали и вправду разгоралось призрачное сияние, это горели тысячи свечей на месте взрыва, а вся набережная рыдала. У развороченного Дельфинария, за импровизированной перегородкой стояли венки с именами и горели свечи. Множество подростков сидели прямо на земле. Гул их голосов казался угрожающим, и меня поразило выражение их лиц. В сиянии свечей они казались одинаково бледными с горящими ненавистью глазами. Террористу удалось разбудить в грустных еврейских глазах детей фанатичную ненависть. И в то же время их фигурки выглядели необычайно жалкими на фоне чернеющего моря, словно дети гетто собрались здесь, чтобы оплакать свое уничтоженное детство. Я остановился, впитывая в себя это неподдельное горе и понимая, что никогда не забуду эту рыдающую набережную и черные венки, подсвеченные золотым сиянием памяти о величайшей несправедливости в мире. Знал ли я тогда, что это еще только начало, и мир будет катиться в пропасть с устрашающим ускорением…
Но Алекс уже увлекал нас дальше к Яффо. Его нервам все было нипочем. В теракте он видел лишь подтверждение своей неправоты, и ему было это неприятно. Эгоизм обывателя брал верх над чувствительностью и с хрустом прессовал ее, словно хрупкий леденец. Он шел быстро, не оглядываясь. Словно ему было стыдно за нас, своих спутников, которые тащились в арьергарде и являли собой все то, что он так люто ненавидел в последнее время, и о чем желал забыть. Его светлые волосы вспыхивали платиной под фонарями, и белесым пятном маячили в темноте, служа для нас своеобразным маяком, за светом которого, нам надлежало следовать, идти, бежать…
«Подземелье» располагалось в древнем на вид здании, отделанном иерусалимским камнем. Но, как сказал Алекс, вся ценность его была в подвале, потому что подвал сохранился со времен тамплиеров и тогда он еще не был подвалом, потому что строения от времени опускаются под землю. Из открытой двери веяло банным запахом. И мы начали спускаться по рыжевато-белым ступеням, высеченным давным-давно и истертым до зеркального блеска. Весь старый Яффо был истерт до блеска, выложенный точно такими же камнями, как и эта лестница. Поэтому я ухватился за чугунные перила, ощущая их неприятно холодными. Я вдыхал душный влажный воздух, и не мог понять, почему воздух здесь такой тяжелый и горячий, а мне холодно. Холодно до озноба. Я посмотрел на Лену. Она двигалась по бесконечному спуску словно бестелесный призрак. Такой бледной я ее еще не видел.
