А потом он поднял глаза и увидел, что фавн стоит перед ним так близко, что ближе уже нельзя подойти. И ощутив вдруг всю странность узнавания, Макс прижался лбом к теплому животу фавна и прошептал:
– Я люблю тебя...
Калейдоскопом закрутилось изображение, рассыпаясь осколками цветных стекол, и все стало белым. Макс нашел себя лежащим на диване и глядящим в потолок. Онемело все тело, ныла спина. Медленно-медленно возвращалась чувствительность. Прошла вечность прежде, чем он смог сесть и повернуть затекшую шею. Только тоска не проходила.
Находясь во власти навязчивого видения, Макс слонялся по квартире, не находя в себе сил, не умея работать в таком состоянии. Его мозг, измученный воспоминаниями, отказывался воспринимать реальность, но и отдыхать он тоже отказывался. Макс сходил с ума в этой белой комнате, населенной тенями и молчаливой, как склеп. Его “тихая келья” становилась тюрьмой, и просто выталкивала его на улицы, где все другое, чужеродное. Где тоже вряд ли найдется утешение или, хотя бы, понимание – ведь нет в мире человека, способного понять страстную любовь к неведомому дикому фавну и тоску о нем. Не найдется в мире человека, которому открыл бы Макс эту вечную разлуку, эту пропасть, вырытую между сном и явью.
Он ступил на тротуар, и чуть не потерял сознание. Пестрота и грохот душной волной текли по улицам. Деревья дрожали в зыбком мареве, словно вращались вокруг своей оси, словно вращались вокруг улицы, и улица тоже мелькала в навязчивом кружащемся танце. В тонкую иглу свернулась она вдруг и с болью впилась в мозг. Макс заблудился. Странное дело – тысячи раз проходил он здесь, знал каждый закоулок, и вот теперь, ослепнув, не мог узнать дорогу, не мог узнать дома и магазины. Он покрутился на месте и решил просто идти вперед и вперед, не замечая, как смотрят на него глаза встречных. А смотрели они по-разному, смотрели с недоумением, с отвращением, словно видя в нем наркомана, смотрели мимо и равнодушно.
Он шел, вслушиваясь в стук своих туфель по асфальту, в ритмичном этом стуке угадывалась какая-то полузабытая мелодия.
И тут что-то огромное, живое и влажное дохнуло ему в лицо. Он поднял глаза и увидел огромную чашу, наполненную сверкающей кровью. Видение завораживало, манило, звало и дышало.
– Боже мой, – вспомнил Макс, – это же море!
Он стоял на пустом пляже, а заходящее солнце красило блестящую, изрытую оспинами поверхность в красный цвет. Медные волны подкатывали к ногам и уходили обратно, становясь аспидно-черными, и уносили с собой тонкий слой песка, чтобы через мгновение вернуть его снова.
