От такой челночной жизни Мишка похудел, его глаза горели лихорадочным огнем, в них не то светилась неутолимая жажда наживы, не то тускло тлела многодневная усталость. При встречах Мишка бубнил глухим голосом, простуженным от вечных сквозняков и неотапливаемых зимой автобусов:
— Сейчас, Таня, я все бабки, что занимал, уже отбил и сверх того наварил еще три штуки зеленых… Пустил их в оборот, через полгода у меня будет еще две — сейчас, летом, большой спрос на отделочные материалы. Если в Катовице меня не кинут, я осенью открою на рынке свою палатку. Палатка — это вообще золотое дно. Можно будет брать товар на реализацию, а самому только денежки в карман складывать. Через год арендую магазин, поставлю своих продавцов, завезу товар… Вот уж развернусь!
И как ни странно, все то, что еще недавно казалось воспаленным бредом шизофреника, помешавшегося на звоне «золотых», у него получилось. К зиме Ненашев поставил на рынке свою палатку, а через год арендовал симпатичный магазинчик в бойком месте. В стеклянных витринах глянцево блестели никелированные краны, сверкали позолотой дорогие смесители, уютные шведские унитазы всем своим фаянсовым видом приглашали усталого путника понежиться на их белоснежных сиденьях. За стойками стояли милые девушки и приветливо отвечали на вопросы покупателей. Дело было на мази.
Дома у Ненашевых перманентная семейная война перешла в фазу капитуляции и прекращения активных военных действий. Изрядно подросший на хороших хлебах Юрка щеголял во дворе новыми огнестрельными орудиями и по-прежнему пугал всех своим дьяконским басом. Жена Елена наконец справила себе вожделенную шубу из голодной выдры и примирилась с супругом. Сам Мишка стал Михаилом Ивановичем, бросил ездить в Польшу, забурел, покрылся первым, еще тонким слоем жирка и стал по мере возможности косить под нового русского. Он приобрел привычку покупать галстуки в приличных магазинах и предпочитал обедать вне дома. Еще через два года он сменил подержанную «шестерку» на подержанную же «ауди» и решил, что отныне голодное существование ему не грозит. Он решил, что «черные дни миновали, час искупленья пробил». Он перестал оглядываться назад и бояться завтрашнего дня. Он перестал как ненормальный складывать каждую лишнюю копейку в чулок. Это его и погубило.
Летом разразился экономический кризис. Дурные пророчества, из года в год с достойной лучшего применения регулярностью печатавшиеся в газетах, неожиданно начали сбываться с пугающим правдоподобием. Доллар взлетел до заоблачных высот, а рубль упал так глубоко, что на дне финансовой пропасти его стало почти не видно. Мишка по бросовым ценам распродал свой товар, уволил продавцов и опять оказался как Илья Муромец на распутье.
