Голос его неожиданно дрогнул. Чопорная торжественность исчезла, словно осыпалась вместе с пудрой, покрывавшей его гладко выбритые щеки, и обнажилось вдруг безмерно усталое морщинистое лицо.
— И я хочу сказать вам, — повторил он совсем тихо, — я люблю вас. Для каждого — свой скачок сознания. Возможно, это мой… Сейчас я уйду в свою комнату и для меня все кончится… В конце концов, мы взрослые люди, и смерть не так уж страшна, когда погибло все…
Молодой Хюммель неожиданно поднял голову, намереваясь что-то сказать.
— Только не надо! Прошу тебя, — тихо сказал отец, опуская руку на его плечо. Помолчал, потом добавил негромко: — Надеюсь, вы поймете меня и не осудите…
Он поднял свой бокал, медленно выпил его до дна, неторопливо поставил на стол. Торжественно и спокойно вошел в свою комнату и закрыл дверь. В тишине отчетливо щелкнул замок.
Тишина и неподвижность. Скрипят педали под столом, колеблется неровный свет ламп.
Выстрел звучит резко, но негромко, заглушённый толстой бронированной дверью.
— Я боюсь показаться бестактным, — торопливо заметил Тешер, — но уже четверть второго! Пора идти…
— Да-да, конечно… — Сын встает, подходит к своему чемодану.
Все поочередно прощаются с Ларсеном, совершая церемонию рукопожатий, сопровождая ее сдержанным кивком головы.
Педали под столом замедляют движение и останавливаются. Свет начинает меркнуть.
— Прощайте… Счастливого пути… — звучит уже в полной темноте.
Сквозь стекло иллюминатора видна топка. Раскачиваются языки пламени. Ларсен лежит на скамье, прикрывшись какой-то старой одеждой, вероятно, из запасов виолончелиста. Смотрит на вздрагивающее за стеклом пламя. Доносится негромкая музыка. Виолончелист сидит на своей скамье среди груды тряпок, склонившись над виолончелью. Его небритое лицо нервно сосредоточенно, рот полуоткрыт. Кажется, что он не играет, а произносит свой тихий музыкальный монолог. Ларсен слушает музыку, думая о чем-то своем, затем устало прикрывает глаза…
…Цветущий сад, пронизанный зеленым светом листвы. Легкий летний ветер колышет концы закладок, страницы раскрытой книги, лежащей на ступеньке веранды. Пятна солнечного света скользят по траве.
— Папа, шмель! — доносится из-за кустов голос Эрика.
— Это замечательно, что шмель, — говорит Ларсен, не отрываясь от книги.
— Он не кусается?
— Сколько раз я тебе говорил, шмель не кусается, он добрый.
Эрик смеется:
— А я помню. Просто мне нравится, когда ты его хвалишь.
Ветер проносится над кустами, снова тишина. Ровный шелест листьев.
