Тут жрец сделал паузу и, дождавшись почтительных смешков, продолжил:
— В дивном саду, полном цветов, водопадов и меда, — не сможет откликнуться на ее зов. Но мы постараемся, чтоб он его слышал. Вы поняли, братья?
— Да, наш отец, наш Пастух, — хором согласились жрецы, прижимая ладони к ладоням.
Пастух помолчал и отнял ладони, потер ими согнутые колени. Жрецы, убирая руки, медлили, ожидая, когда он поднимется, первым, чтоб не смотреть на хозяина сверху. А тот сидел, прикрыв веки, и перебирал в голове картины, выбранные из снов черного великана жрецом-сновидцем. Обрывки, скачки, резкие смены времен и событий, страхи, чаяния, мечты — все было перемешано в голове погруженного в ядовитый сон пленника и еще больше смешалось при переходе из головы в голову. Но Пастуха не пугала невнятица. Сколько лет он владеет гормом острова Невозвращения, сколько снов перевидал на своем долгом веку. Сколько раз, принимая травы или мерно дыша испарениями из открытых в пещере каменных дыр, он сам погружался в совместные сны, и падая сквозь упругую траву в черное пространство нижнего мира, пролетал в нем огромные расстояния, чтоб соединить свой разум с другими отцами, владетелями черных поместий-гормов, связанных в паучью сеть по-над светом. Накопленный опыт всегда ждет своего часа и тот приходит. Все прочтется, знал Пастух. И другие Пастухи расскажут ему о деталях, что закроют зияющие светом дыры, закупорят их. Нужно лишь время, а оно есть. И оно же послужит палачом для пленника, мучая его невозможностью откликнуться на зов.
— Наш жрец, наш Пастух, может, если его переместить сюда… — вопросительно проговорил жрец Удовольствий, совсем молодой, с яркими глазами, плывущими неизбывной похотью. Спрашивая, перебирал складки одежды длинными пальцами, расписанными мелким цветным узором. Злился на собственное тело, что подвело его, вывернув тошнотой желудок.
— Ты молод и глуп, — прервал его старший, — да, в центре сада, под светом, он расскажет нам быстрее и ярче. Но не забывай, отсюда он дотянется до своей драгоценной любви. Как ее? Хаидэ. А этого нам нельзя. Пусть кричит она и слышит в ответ тишину. А он пусть слышит ее тоску и отчаяние. Нежась в своем саду. Маленьком и уютном.
Жрецы снова угодливо захихикали издевательской шутке. Жрец-Пасутх поднялся.
— И все, что она расскажет ему, тоскуя и зовя, все станет нашим.
Он стоял, опустив руки, ждал, когда каждый жрец, подойдя, поклонится, трогая пальцем знак на своей груди. Последнего, молодого с хмельными глазами, задержал.
