Жрец оторвал глаза от напряженного лица перевозчика и посмотрел вверх, на луну, потер большой рукой гладкий подбородок, поправил длинную, падающую на круглое плечо серьгу.
— Старик решил заняться торговлей чужими душами. Ну что же, его находки хороши. А жадность ему заменяет смелость. Отправляйся за ним, плотовщик. Привезешь своего брата, который думает, как ты, но шагает немного шире.
Повернулся уходить и, загораживая белый свет, льющийся изнутри скалы, добавил:
— Люблю таких.
Скала замкнулась. Идя вниз, перевозчик решил, что он вполне обойдется той малой толикой любви, которую уже получил, а больше пусть достается гостю. Как сказал Отец Луны? Старому пастуху Каруме…
Нуба стоял на плоту. Он видел то, что попадало в поле его зрения и не мог обдумывать это, мысли замерли, как замерло большое тело, приняв в себя отраву. Мимо плыли посеребренные луной волны, а на краю зрения увеличивалась бесформенная черная груда. Плескала вода, перемежая звуки с тяжелым дыханием, изредка перед глазами мелькал длинный шест, проносился и снова исчезал, вонзаясь в воду.
А потом плот дернулся и остановился. Карума, подталкивая пленника в спину, вывел того на песок. Черные скалы, расписанные лунными трещинами, покачиваясь в такт шагам, стали подходить все ближе, закрывая звезды. Протянулась вверх лестница, полная прохладных серебристых ступеней, долго-долго маячили они перед глазами, пока ноги, мерно шагая, подымали его к яркому квадрату входа, расположенному на круглой площадке.
Там гостей уже ждали. Три жреца, в белых накидках, распахнутых на груди, так что луна освещала черные линии одинаковых знаков — шестиугольники с вытянутыми крюками лап. А в середине — тронутый лунным светом клубящийся серый туман. Нуба стоял чуть ниже площадки, и глаза его без приказа не закрывались, потому туман был виден ему, а больше ничего вокруг.
— Какую плату ты хочешь получить за своего истукана, смелый Карума?
Старик вздрогнул, услышав свое имя. Внутри все сжималось и переворачивалось, желудок съезжал вниз и поднимался к самому горлу. Хотелось оказаться далеко отсюда, сидеть у родника, поглядывая на бугры спящих коров, теребить жидкую бороду и рассказывать пастухам старые сказки, в которых он мастер.
— Он не простой, — голос Карумы сломался и пискнул, как у вчерашнего мальчика, — он был сосудом годои. Да будет птица… — и замолчал охваченный ужасом, не зная, как отнесется жрец к восхвалению ночной птицы.
Но жрец милостиво кивнул и махнул толстой рукой, ободряя.
