Хватая ртом жаркий воздух, роженица осела на окровавленную землю, вытягивая в петлях руки, ее голова повисла, а с висков упали пряди волос, закрывая мокрое лицо.
— Я, Фития, посланная твоим мужем, принимаю это дитя, — женщина чуть нахмурилась, поворачивая кричащего ребенка, — твою дочь, Эния, да будут долгими ее годы и твои годы.
Держа на коленях девочку, нянька протянула назад руку, нащупывая отскочивший кинжал, вытряхнула из ножен и отсекла пуповину, ловко завязала узелок у маленького живота. Передавая ребенка волчице, взяла с земли кувшин. Тяжело поднялась с колен, убирая с лица матери волосы.
— Попей. Ты хорошо справилась, как и подобает воительнице.
Эния пила, иногда отрываясь, тяжело дыша, разыскивала глазами волчицу, держащую новорожденную. Лисица рядом сыпала девочке на живот целительную золу, растирая ее сухой старой рукой. Кивали над плачущей девочкой две морды — лисья и волчья.
— Благодарю тебе, посланная Торзой непобедимым, — хрипло проговорила амазонка, вынимая из петель руки. Опираясь на плечо Фитии, встала. И принимая на руки дочь, поднесла ее к груди. Другой рукой придерживая пустой живот, медленно двинулась к палатке.
А Фития, хмурясь, подобрала кинжал, взяла кувшин и, кивнув шаманкам, понесла к костру, разведенному за палаткой.
Три старые женщины стояли вокруг костра, шепча заклинания на счастье, силу и удачу новорожденной. Смотрели, как в пламени вокруг почерневшего кувшина и тлеющих ножен сгорают мешки-животы, набитые сухой травой. Трава и рогожа сгорит, а перед утром шаманки разворошат угли и, вынув оплавленные куски металла, оставшиеся от кувшина и ножа, похоронят их в степи, разровняв потом место так, чтоб даже сами, отвернувшись, уже не смогли найти его. Чтоб так же никто не нашел и не отобрал счастье, силу и удачу новорожденной дочери князя Торзы, нареченной именем Хаидэ — степь над морем.
Пламя лизало колени и локти, а когда подобралось к лицу, Нуба закричал, ощущая, как оно прогрызает дыры в щеках и зубы трескаются от жара. Дергаясь и тыкая слабыми руками, кричал, спихивая с себя обмякшее тело в спутанных белых одеждах. И, выползая из-под маримму, лежашего без сознания, вскочил, кружась и дрожащими руками стряхивая с лица огонь. Он кричал и кричал и вдруг умолк, замерев и оглядываясь, когда на его крик эхом отозвался другой. Вокруг стояла ночь, чуть светлел за деревьями восток, где за краем гор просыпалось солнце. Под деревом, лежа на боку, как плохо набитое шаманское чучело, не шевелясь, хрипло кричал маримму. И Нуба, в последний раз ощупав свое лицо и стискивая зубы, чтоб убедиться — на месте и целы, подбежал, валясь на слабых ногах.
