Ночная птица выводила унылую песню из одного и того же слова. Замолкала, будто спрашивая, и снова начинала, отвечая сама себе.
Техути накинул на плечо край короткого плаща и, пройдя по узкому пляжику, вернулся к входу в пещеру, вырытую в глинистом берегу. Сел на бревно, слушая плески и тихое журчание воды. Вздрогнув, тихо выругался, когда птица снова завела свою жалобу. Поодаль слышался тихий голос Убога. Тот видно, рассказывал сказку своей подопечной, говорил, быстро бормоча, потом затихал и снова заводил рассказ, растягивая слова и меняя интонации. Техути поморщился. Ахатты не было слышно, но он явно представил себе: сидит, тоже закутанная в плащ и улыбается, покачивая головой.
Похоже, только он тут волнуется о том, что происходит сейчас в норе, где младшие заботливо схоронили живой труп мертвого шамана. Цез не пошла, осталась в стойбище. Вперив в египтянина единственный глаз, сказала:
— Она сама теперь хозяйка себе, я сделать не могу, ничего. Только ждать.
И они с Фитией сели у палатки, разбирать пучки трав и готовить отвары к возвращению княгини из стойбища шаманов.
Ерзая на неровном бревне, Техути вспоминал, как они скакали степью, навстречу багровому заходящему солнцу. Ветер трепал сухие травы, а по небу ходила вечерняя заря, цветя пряди облаков красным и оранжевым светом. Их кони шли рядом, позади скакали Ахатта с бродягой. И Техути волновался, взглядывая на серьезное лицо Хаидэ.
И правда, кому же еще волноваться, как не ему. Это ведь он, всю ночь перебирая в памяти записи на древних папирусах, восстановил в голове нужное — начиная с рецепта снадобья и заканчивая теми словами, что должно сказать, спускаясь в одиночку в нижний мир. У здешних шаманов свои пути и тропы, но нижний мир один, дороги в него ведут с разных концов земли разные, но приводят в общую темноту. Когда предложил княгине пойти с ней вместе, она рассмеялась необидно и покачала отрицательно головой. Сказала:
— Это моя судьба, советник. И мое решение. Но благодарю тебя за то, что хочешь меня сберечь.
Он хотел ей сказать тогда, что не просто ее сберегает, а хочет охранить свою любовь. Но не сказал. Пусть она думает, что это просто от доброты и заботы.
Сейчас, глядя на тонкие ветви ивы, плывущие в струях воды и лунного света, он усмехнулся — любовь сделала его хитрым. Он размышляет над каждым своим словом и поступком. И делает только то, что сможет приблизить его к ней. В памяти цепким коготком сидело воспоминание, как обнял, а она мягко, чтоб не обидеть — освободилась. И чтоб вытащить коготок, приходилось напоминать себе, что обещание она дала. Ему дала. Он теперь ближе всех к ее сердцу. Но это — шептал ему внутренний голос, это не значит, что она тебя любит, жрец-иноземец. А надо, чтоб полюбила. Потому что как ты теперь без нее?
