Но за тысячную долю до того, как острие иглы войдет в натянутое полотно реальности, в его уши грянул женский крик, почти визг, режущий воздух:
— Не дай ей умереть! Позови!
Игла замерла, поводя хищным кончиком. Но уже не было перед ней наполненного реальностью пузыря, беззащитного перед острием. Мир превратился в трещотку, растянутую в пальцах безумного бога. Миллионы пластинок, сомкнутых и одновременно раздельных, и каждая из них — доля мгновения с начертанным на ней решением и поступком.
Черный палец тронул одну, вторую, проехал сразу по нескольким, неумолимо приближаясь к последней пластине. Там на ней замрет время и кончится звук. И он, Нуба, должен решит и сделать, пока щелк-щелк-щелк… пока есть еще крошечные промежутки и малые доли времени.
— Позови! — снова врезался в уши женский крик.
И падая на колени, откидываясь назад, чтоб набрать воздуха в грудь, протягивая черному небу обвисшее на руках женское тело, Нуба закричал. Он кричал ртом и горлом, сердцем и животом, содрогался и корчился, держа каменно неподвижные руки, и его тело вилось по камню, будто кости сломались в тысяче мест. От крика, уходящего в черное небо, казалось ему, сейчас вывалятся глаза и потечет из ушей, а потом все исчезнет, кроме рук, на которых она.
— Ха-и-дэ-э-э!
Крик оборвался. Валясь набок, Нуба через подступающую темноту увидел, как раскрылся рот мертвой женщины и заблестели под приоткрытыми веками глаза. Или — захотел увидеть, выбросив в крик себя самого, полностью, без остатка. Темнота стала плотной, как глыба черного камня. Наступила на голову твердой ногой. И убила сознание.
Трещали костры, мелькая красными языками. За спиной Онторо шумел прибой, пронося к берегу полосы белой пены и раскладывая ее по мокрому песку. Она опустилась на колени и бережно вытерла холодный лоб Нубы. Помедлив, надавила на веки, чтоб прикрыть блестящие белки. И встала, оглядываясь. Мужчина лежал у ее ног, неудобно вытянув руки, на которых покоилось тело Матары, обернутое светлыми складками. Скорчившись, поджал к животу ноги, а голову откинул назад, и по вывернутому вверх лицу бродили огненные блики.
Снова нагнувшись, помощница знахаря аккуратно стащила с его шеи серебряную цепь с шестиугольным медальоном, надела на себя. Отошла на несколько шагов, вытянула над головой руки, скрестила их и развела в стороны. А потом села поодаль, сторожко глядя — то на лежащих, то на высокую скалу, по которой на тросах медленно спускалась деревянная платформа.
