— Лакана-оэ, мой жрец, мой Наставник, мой господин…
— Иди к стене, — жрец тут же забыл имя, кивая, а сам уже высматривал вторую избранную.
Высокая тонкая Лакана-оэ шла, обвисая на жесткой руке стражника, семенила, подхватывая подол и шаря глазами по головам других. Но одни смотрели с ненавистью на ту, что отобрала у них кусок наслаждения, другие отворачивались, зажмуриваясь.
— И ты, — заинтересованно произнес жрец. Матара услышала тяжелые шаги над собой. Поднялась, повинуясь мужской руке. Тот потащил ее к стене, где висели на железных крюках кожаные петли, но ленивый голос наставника остановил его.
— Ты не сказала имени, избранная.
— Матара, мой жрец, мой Наставник, мой…
— Подведи ее ко мне.
Стоя перед жрецом, Матара краем глаза видела колыхание синей ткани у стены. И вдруг — резкий вскрик, похожий на хлесткий удар по лицу. Но не повернулась, глядя в красивое лицо жреца, жгуты белых волос, уложенные на плечи так, что львиные морды скалились серебряными клыками с его груди. А жрец смотрел на ее плечи и руки.
— Ты подвергалась учебе на внешней скале, дитя мое.
— Да, мой жрец…
— Учеба дня или учеба ночи?
— Ночи, мой Наставник мой господин.
— Учеба закончена?
— Нет, мой жрец, мой господин…
Он кивнул. Змеи волос поползли по хитону, блеснули львиные клыки в черных пастях.
— Как сладко должно быть — висеть на скале и знать, что ничего нельзя изменить и, значит, нужно или принять Огоро, идущего из темных вод за новой любовью. Или — умереть. Но умереть нельзя, потому что нечем убить себя, разве что силой желания остановить сердце… Но к чему, если можно эту силу обратить на другое. Испытать восторг подчинения, полного. Я даже завидую тебе, черная раненая овечка. Мне никогда не испытать такого восторга перед неумолимостью судьбы.
Он нагнулся вперед, сжимая подлокотники белыми пальцами с ухоженными красными ногтями. Не отрываясь, смотрел в преданно запрокинутое к нему лицо девушки, ползал глазами, отмечая следы поцелуев Огоро — беловатые круглые ранки от присосок его мощных щупалец. И такие же, но уже крупнее — на шее. Еще крупнее — на мякоти рук.
— Скажи, дитя, прекрасен ли темный Огоро, в своей мощи и любви к тебе, жалкой дергающейся приманке? Сладка ли боль, когда он выбирал входы для своих черных рук, и проникал в тебя, а глаза его смотрели, как черные луны? Скажи!
Матара дрожала, непонимающе глядя, как мелькает розовый язык по губам, похожим на лоснящихся червей. И снова откинувшись, жрец расхохотался.
