— Мальчик, мальчик… — отозвались пять голосов, внимая.
— Он послужит последней соломинкой, что сломит волю черного пленника.
— Сломит…
— Он задержит его в последнем рывке, оставит тут, лишит надежды, отнимая силу для выхода на свободу.
— Лишит… надежды…
— Но нужно все рассчитать. Перенаправить усилие. Пусть черный, казнясь, принесет себя в жертву, увидев, что мальчик почти поглощен темнотой.
— Почти… — в согласном шепоте прозвучал еле заметный вопрос, и пастух кивнул, прижимая ладони.
— Почти — для его мысли. Пусть потратит на извлечение Маура свою последнюю надежду. И будет предан и им тоже.
— Предан! — в голосах жрецов звучало торжество.
— Тогда он откроется. И откроет нам путь. Тогда в сердце вершительницы зазияют кровавые дыры. Мы войдем в них. И заберем сильную.
Ладонь, прижатая к его ладони, дрогнула.
— Не убьем?
— Нет, Рыбак. Она слишком ценна. Уловив ее, мы приблизим темноту сразу на огромный скачок.
— Сразу… сразу…
— А перед тем пусть она испытает горе. Скорбь. Вероломство. Предательство. Пусть тьма источит ее душу, ослабит ее. И шаги тьмы должны быть большими, как ночное небо. По величине ее души.
— Горе… Вероломство. Предательство, — в шепоте жрецов шелестело удовольствие.
— Но это требует труда, — предостерег Пастух:
— Вести черного к цели, заставив испытать то же самое. Пусть слабеет с каждым ударом.
— Да! Пусть слабеет.
— Сновидец, все знаки его снов толкуй и используй.
— Да, мой жрец, мой Пастух…
— Если он слышит ее зов, то и ты увидишь, что происходит там. Пусть смутно и обрывисто. Не мне учить тебя толковать сны тоски.
— Да, мой жрец, мой Пастух.
— Отдели тех, кто рядом с ней, кто слаб и податлив. Мы потрудимся над ними, пока сама женщина не доступна. Но не ошибись. Нет нужды тратить силы на светлых упорных глупцов, увидь тех, кто беспокоен, обуян сомнениями, кто жаждет и не получает.
— Да, мой жрец.
— Оставим ее одну. А черный пусть видит, как вокруг его песни собирается тьма. Тем быстрее укажет нам путь.
— Да мой жрец… мой жрец… мой Пастух… — шепот жрецов отлетал от неподвижных лиц и стихал, увязая в мягких коврах.
В наступившем молчании Пастух напрягся, стискивая мысленным кулаком шесть злых клубков, сплетенных из силы, уверенности и намерений. И кинул общий разум так далеко, как сумел. Швырнул его из темноты в яркое небо, повернул руку, показывая направление. И темный клубок, отскочив от небесной тверди, упал вниз, растекаясь по летней траве еле заметными струйками темного дыма.
