Я не предполагал, что моя поездка «к прокурору» растянется на долгие десять месяцев.
Ехали молча. Дважды останавливались, чтобы мои сопровождающие могли размяться. Когда полицейские проголодались, они припарковались возле скромнго кафетерия на обочине пыльного шоссе.
— Что вам купить, синьор? — обратился ко мне «старший».
— Спасибо, я не хочу ничего.
— Путь не близкий, господин Тохтахунов. Почти четыреста миль!
— Поэтому хотелось бы доехать поскорее, чтобы разобраться с этим недоразумением.
Они ушли, оставив меня под присмотром двух человек. Из рации доносилось шипение, то и дело слышался чей-то трескучий голос. Несколько прохожих остановились возле нашего «фиата» и принялись меня разглядывать. Поскольку ничего не происходило, им надоело торчать на солнцепеке, и они ушли.
А потом мы опять ехали, жарясь в раскаленном воздухе. Горы сменялись оливковыми плантациями, садами, мелькали цветы, белые стены, черепичные крыши. Несколько раз я проваливался в дремоту, должно быть, сказывалось нервное перенапряжение, утомление. Один городишко, другой… При иных условиях я наслаждался бы путешествием, но не в этот раз.
Когда мы остановились перед полицейским участком, уже горели фонари, сгущались сумерки.
— Вот мы и на месте, — сказал «старший».
Боже мой, сколько же мы отмахали в этом трясущемся «фиате»?
Я с трудом выбрался из машины — ноги затекли, стопы остро ныли. Казалось, все тело мое окаменело и никак не могло вернуться к жизни. Голова гудела от усталости.
— Разве это Венеция? — огляделся я удивленно, не увидев воды.
— Мы на окраине. Венеция чуть дальше, — махнула переводчица рукой куда-то в сторону. — Проходите в участок, синьор.
Вечер был изумительно тихий. Не хотелось верить, что сейчас произойдет что-то ужасное. Но ничего хорошего ожидать не приходилось. Ради пары-тройки вопросов никого не повезут через всю страну. И еще это «возьмите вещи на всякий случай»…
Что ж, подумал я, приятного мало, но горевать пока рано.
В полицейском участке мне зачитали какую-то бумагу, но так как переводчица почему-то исчезла, я не понял ни слова, за исключением одного: «Америка».
— Америка? — переспросил я. — Какое отношение я имею к Америке? Нет, вы явно что-то перепутали.
Мне сразу стало легче. Я понял, что произошла ошибка, нелепая и жуткая ошибка. Я не имел никаких дел с Америкой, поэтому американцы не могли предъявлять ко мне никаких претензий. А в зачитанном мне документе несколько раз прозвучало «Америка».
