Двигались мы так же, как и раньше, не очень быстро. Теперь Шерхан стоял на подножке и наблюдал за воздухом. Немецких самолётов видно не было. Наверное, у лётчиков был послеобеденный отдых. Намаялись убивать мирных людей, бедолаги. Якут, сидя на мягком сидении, пользуясь затишьем, дремал. Посмотрев на него, я тоже решил немного соснуть, уж очень трудными были эта памятная ночь и наступивший за ней день. Отрубился мгновенно, и спать мне не мешали, ни жуткая качка на плохой дороге, ни громкие скрипы автобусных механизмов.
Проснулся от тишины — мы стояли, и всё было вроде бы спокойно. Механически посмотрел на часы, было 16–27. Значит, я проспал почти полтора часа. В салон вошёл уже знакомый мне сержант Госбезопасности. Оказывается, мы уже прибыли к базовому месту дислокации Белостокского Гушесдора. Именно здесь располагался основной лагерь польских интернированных лиц. Документы показывать сержанту не потребовалось, он и так меня узнал. Вместе с ним мы направились к начальнику лагеря лейтенанту госбезопастности Бедину. По пути сержант рассказал, что связь нарушена, и никаких указаний, как поступать с интернированными поляками, они не получали. Их лагерь немецкие самолёты не бомбили. Но связные и прибывающие со строительных объектов команды, рассказывают об ужасах, творящихся на дорогах.
Войдя в кабинет Бедина, я удивился. В отличие от своего подчиненного сержанта, спокойного как удав, лейтенант был весь издёрганный, какой-то нервный и суетливый. Он очень обрадовался моему появлению, и практически сразу стал требовать оказания помощи в эвакуации. Но потом опомнился и попросил у меня документы. Узнав, что я не из штаба 10-й армии, несколько сник и стал жаловаться на ужасное положение, в котором они оказались. На тридцать семь человек личного состава у него под надзором находилось триста девяносто интернированных. Имелось два броневика и шесть полуторок.
Уяснив положение, в котором оказались люди Гушесдора, я ему посочувствовал, а потом заявил:
— Слушай, лейтенант, положение сложилось очень тяжёлое и вряд ли тебе кто-нибудь сможет помочь. Распускай интернированных и быстрей увози своих людей в Барановичи.
— Но как же, товарищ подполковник, у меня нет приказа!
— Да никто до тебя сейчас никакой приказ не сможет довести. Если промедлишь ещё хотя бы сутки, то точно нарвёшься на немецкие танки. Я сейчас возвращаюсь из штаба 9-й сад, там, по данным последних аэрофотосёмок, я узнал, что немцы уже просочились мимо Осовецкого (66-го) и Замбрувского (64-го) УРов. А Брестский (62-й) УР они прорвали в районе Жабинки, даже Брестская крепость их не остановила. Представляешь, какая силища прёт! Хотя Брестская крепость ещё держится, но эти гады просто её обошли. УРы тоже держатся, но нам от этого не легче, "панцеры" уже за линией наших долговременных огневых точек. И получается, что дорога им к трассе Белосток — Волковыск — Барановичи, открыта. Развёрнутых частей, прикрывающих это направление, кроме моей бригады нет. Но, сам понимаешь, протяжённость фронта огромна, и мы сможем держать только узловые точки. Поэтому, наверняка немцы где-нибудь, да прорвутся. В этом случае, у меня надежда только на 6-й мехкорпус. Но в любом случае, никто в такой ситуации не будет думать о каких-то интернированных. Если прямо сказать, я заехал к вам в Гушесдор только по дружбе с вашим главным инженером. Жалко, что его сейчас нет! Ладно, лейтенант, я довёл до тебя последнее положение на фронте, а дальше — тебе решать, что делать.
