Чтобы кормить нашу бригаду, я кое-что тратил из тех десяти центов в день, которые нам платили японцы: покупал продукты у местных крестьян и торговцев. Рис, растительное масло, немного яиц и кусочков рыбы; свежие овощи, если они оказывались по карману; изредка пару уток или даже поросенка. В качестве печки я приспособил 200-литровую бочку, устроив дверку в одном из ее днищ, а для варки риса сгодились жестяные тазы.
Иногда я выходил в город с парой других пленных и японским охранником. Этот тип, кстати, умудрялся превращать такие экспедиции в удовлетворение несколько иных нужд. Скажем, остановится возле кофейного домика, сунет мне в руку винтовку — и шмыг внутрь. И вот я стою в тени под навесом у входа, с заряженной винтовкой своего врага и тюремщика, пока сам он развлекается с местной шлюхой. Мимо под палящим солнцем бродят деревенские, тянется дорога до самого края поселка. И охраннику, и мне было понятно, что ничего я с его винтовкой сделать не могу и бежать мне некуда.
В Банпонге я столкнулся с мистически-загадочным бюрократическим «вывихом». Как-то раз нас с Вильямсоном вызвали в лагерную комендатуру. Там перед японским офицером лежала высоченная кипа личных карточек на пленных. Самая верхняя — моя. Оказалось, что мне присвоили регистрационный номер 1. А всего их было за двадцать тысяч. Ощущение такое, будто на меня направили луч прожектора, приписали некую важность, от которой я бы с радостью открестился. Война все равно что лотерея, и в речи солдат можно часто слышать, мол, «выпал его номер», так что канцелярская причуда судьбы показалась мне неприятной шуткой.
Мы выживали, однако этого было не достаточно. Вся та энергия, выход которой капитуляция перекрыла, никуда не делась, мы были настроены воинственно и крайне желали знать, как разворачивается война. Хотелось понять, не случился ли коренной перелом; мы жаждали победы, пусть и добытой чужими руками. А поскольку мы были молоды и сообразительны, разбирались в технике, с энтузиазмом воспринимали концепции новых видов транспорта и связи, мы сделали естественный, логический шаг — и взялись мастерить подпольный радиоприемник.
При переводе из Чанги удалось захватить с собой кое-что из радиооборудования; его разобрали по кусочкам и распределили между людьми, чтобы у каждого имелось лишь нечто крохотное. Кроме того, в наличии были и наушники. Впрочем, собрать из этого функционирующий приемник — все равно что заставить работать ворох деталек от часового механизма. Было решено не задирать планку, а ограничиться скромной конструкцией с аккумуляторным питанием, лишь бы она могла принимать Всеиндийское радио, вещавшее из Нью-Дели. Но и эта задача была ох как нелегка. Предстояло заново изобрести беспроводной телеграф, обшаривая весь лагерь в поисках недостающих материалов. Радиолампы выменяли у местного деляги на стянутые у японцев инструменты. Мне поручили рассчитать оптимальную длину антенны для приема строго определенной волны, на которой работала нужная нам станция, однако нечего было и думать выставлять напоказ полномасштабный вариант, так что ограничиться пришлось так называемой четвертьволновой антенной. Кому-то доставались и куда более причудливые поручения: пойди найди кусочек неизмятой фольги, или пластинку тонкого алюминия, или столько-то метров медной проволоки такого-то диаметра, или добудь нам канифоли. Вопросов никто не задавал: надо — значит, надо. Пленные вообще на редкость хорошо умеют держать свое мнение при себе.
