— Захворала я. Теперь на меня не глянет и отец родной, уж не говоря о молодом
боярине, — и она принялась истошно вопить.
— Н-да, — Андрей задумался. — Не стоит так убиваться. Это ж не проказа. Все образуется.
Катерина снова принялась рыдать.
— Люди разное поговаривают… — хлюпала она носом.
«Думаешь, я поверю в твою хворь, хитрая бестия? — подумал усмехаясь Андрей. — Как бы не так! Знаю, почто изуродовалась так. Избавиться от меня удумала? Придется тебя разочаровать — не отступлюсь я от тебя, уж дюже ладное приданое за тобой дают»,
— Меня за тобой, княжна, послали. Родители наши видеть нас желают.
— Как же я в таком уродстве пред очи батюшки вашего покажусь?
— Так же, как и пред мои очи показалась… — съехидничал боярин.
Увидев размалеванную дочь, Василий растерялся и даже забыл, о чем разговаривал с Никитой. Тот тоже глаза выпучил и дара речи лишился.
— Что с лицом твоим, дочь моя? — возмутился государь.
— Хворая я, батюшка. Нездоровится мне, морозно шибко…
— Не серчайте, гости дорогие, отлучусь на чуток, — попытался улыбнуться Василий и, взяв Катерину под руку, — отвел ее в сторону. — Ты что ж это удумала? Опозорить родителя хочешь? Почто упорствуешь в дурости своей?! Удумала бунт учинить? Я живо тебя вразумлю. Евдокия!
— Что, государь? — поклонилась подбежавшая нянька.
— Запри ее, — начал он шепотом, чтобы гости не слышали. — И пусть сидит в опочивальне своей, доколи не позволю показаться пред очи мои. Вон с глаз моих! — закончил князь и вернулся к гостям.
— Катерина, матушка, что ты еще удумала? Зачем оспины такие мерзкие наставила на лице своем холеном и пригожем? Почто гнев у батюшки вызываешь?
— Учить меня удумала?! — сквозь зубы процедила княжна.
— Что ты, голубушка! Это я так, не подумавши, ляпнула. Глаша, разыщи Алевтину и Варьку и живо приготовьте баню государыне нашей, — распорядилась Евдокия по ходу дела, увидев в коридоре сенную девку, стоявшую без надобности.
Вскоре в опочивальню княжны холопки приволокли лохань, и давай
наполнять ее теплой водой.
— Ох, княжна, накличешь на себя беду. Почто отца — батюшку не слухаешь? — сокрушалась нянька, снимая с нее дорогой сарафан, расшитый каменьями.
Катерина молча стояла, позволяя себя раздеть, потом забралась в лохань.
— Долейте горячей воды, а то студеная уж больно, — командовала Евдокия, засунув для пробы руку в лохань. Девчата подхватили ведра и унеслись из опочивальни за кипятком.
— Ну, зачем тебе, голубушка, надобно было так мазать себя?
