— Как здоровье у княжны?
— Хворь отступила, батюшка.
— Добро…Михеич, поди ближе.
— Да, государь, — пожилой слуга склонился перед Василием.
— Ближе, — поманил он его рукой и стал говорить тихо, чтобы было слышно только им двоим. — С сего дня и до той поры, покуда княжна не покинет отчий дом, глядеть станешь за каждым шагом ее.
— Разумею, государь.
— Ежели чего подозрительного углядишь, известишь немедля.
— А на кой предмет должон догляд я весть?
— На предмет певца, Никодима. Гляди, чтоб этого смерда и близко не было подле дочери моей.
— Ага.
— Погодь, не мельтеши. А когда княжна с мужем отбудут, поглядишь денька два-три за этим холопом. Уразумел, чего требуется от тебя?
— Уразумел, батюшка. Чего уж тут мудреного?!
— Ступай. Да гляди у меня!
Михеич низко поклонился и вышел.
Катерина, сидя за другим концом стола, никак не могла разобрать, о чем толковал отец со слугой. Когда тот вышел, она внимательно посмотрела на родителя, пытаясь уловить хоть намек на то, о чем он думает, но князь был непроницаем. Остаток ужина они просидели молча…
* * *
Небо становилось малиновым. Солнце клонилось к закату. В церкви зазвонили колокола, и народ заторопился на вечернюю молитву. Катерина стала входить в церковь следом за отцом, перед которым все расступались и низко кланялись, и тут увидела у ворот помощника государева конюха, одиннадцатилетнего Тимошку. Зацепив его за рукав, она отвела того в сторону.
— Тимош, из церквы идти будешь, заглянь в горницу к Берджу, отдай ему это, — она быстро сунула подростку в руки плотно свернутый небольшой легкий платок. — Только гляди, чтоб тебя там никто не увидал. А может встретишь его где по дороге, так еще и лучше. Ясно?
— Ясно, княжна, — обрадовался заданию парнишка.
— Схорони платок за пазухой — то, а то не ровен час углядит невесть кто. Вот так. А теперь ступай с Богом.
Тимофей поклонился и, придерживая рукой спрятанный под рубахой платок, стал протискиваться через толпу ближе к алтарю. Священник окуривал алтарь фимиамом, раскачивая кадило. Катерина зажгла свою свечу и приблизилась к отцу.
— Восстаните! Господи, благослови, — возгласил диакон. И весь народ стал на колени, держа перед собой свечи.
— Слава святей, и Единосущней и Животоворящей, и Нераздельней Троице внегда, ныне и присно и во веки веков, — подтянул иерей.
— Аминь, — пропел хор.
Берджу тихонько вошел в церковь и устроился неподалеку от выхода. Внутри царил полумрак. Свет от пламени свечей отражался бликами на иконах, и те словно оживали. Стоял густой запах ладана: священник окуривал прихожан фимиамом.
