Я не помнил, как убирал в ножны меч. Видимо, мои руки сделали это механически. Равно как и вытерли клинок о рукав: о ту самую часть рукава, которая виднелась между кольчужным рукавом и наручем. Я поморщился. Ну вот на хрена я это сделал? Теперь уже кровь не отстирать…
Латные рукавицы были настоящим произведением искусства. Сочетание кожи и металлических пластин. Весом примерно по полкило каждая.
…Полкило?
Да что же со мной такое творится?..
— …Вроде бы крови нету, — заявил толстяк, исследовав мою макушку. — Целая, кажись.
Я рассеянно кивнул.
— А из-за чего вообще он… ну, Гийом этот… из-за чего вообще он до меня докопался?
— Ч-чево?
— Почему он меня искал?
— Так это… — Толстяк недоуменно дернул плечами. — Вы ж про него памфлет сочинили. Еще когда мы в Марселе были.
— Памфлет? В Марселе?
— Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: „А боров ведь этот на де Боша похож!..“» Там еще четырнадцать куплетов. Говорить?
— Потом. С де Бошем все ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.
— Кто вы тако… То есть вы совсем-совсем ничего не помните?
— Совсем. Итак, кто я такой?
— Вы — мой господин, сьер Андрэ де Монгель.
Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель… Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний — как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.
Поэтому я продолжил давить на толстяка:
— Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?
— Вообще-то, — сказал толстяк, — вы живете в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но, с другой стороны, вы там не живете вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы… Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, сталбыть. Восьмой уж год пошел…
— Ах вот как… — задумчиво произнес я. — Значит, рыцарь… Странствующий рыцарь…
Было в этих словах что-то… что-то знакомое до боли… и вместе с тем — совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.
Но смеяться я не стал. Слишком уж серьезно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.
— И давно мы с тобой странствуем?
— Да вот… Как вернулись из Палестины, так и странствуем.
— Из Палестины?
— Из Палестины, — значительно подтвердил толстяк.
— И давно мы оттуда?
