Они уселись в лодку, отчалили и направились через Волгу к ее чуть видному песчаному берегу.
Ехали, уныло всплескивая четырьмя веслами, озирались кругом, кричали, махали рубахой, привязанной к багру.
Но кругом расстилалась и молчала огромная водная ширь, блестящая под лучами солнца.
Молодецкий курган остался далеко позади них, сделался маленьким, а песчаный берег был еще далеко. Волга здесь разливалась версты на три.
Доплыв до середины реки, они долго кричали, пока не охрипли.
Северовостокова нигде не было.
Огарки бросили весла, умолкли и задумались.
Сокол, сняв шапку, перекрестился.
— Царство небесное! — сказал он строго и мрачно.
Тогда и остальные, при всем их равнодушии к религии, обнажили головы и тихо прошептали:
— Царство небесное!
— Хороший был огарок, а как умер глупо!
— Главное — молодой еще… жалко!
— Некролог напишу! — сказал Небезызвестный.
Они повернули лодку обратно и поплыли опять к Молодецкому кургану в глубоком печальном безмолвии.
Но лишь только подъехали они к берегу, как откуда-то издалека доплыл до них могучий знакомый голос…
— Это он! — радостно закричали огарки, подняли весла и прислушались.
На далеком песчаном берегу Волги пел Северовостоков, и голос его разносился на три версты кругом:
Меж крутых бережков
Волга-речка течет,
А по ней, по волнам,
Легка лодка плывет…
— Орет! — радостно закричали огарки. — У, Балбес проклятый, сколько людям крови испортил, подавиться бы тебе!.. Айда, ребята, скорее к нему!.. Хорошо, что хоть хайло-то у него, как у влюбленного осла!..
И огарки, дружно работая веслами, снова поплыли за три версты.
А Северовостоков орал все громче и ужаснее, забираясь на самые верхние ноты:
В ней сидел молодец.
Волны резал веслом.
Шапка с кистью на нем
И кафтан с галуном
Это была волжская разбойничья песня. Огарки мчались прямо на голос.
А в боярском дому
Отворялось окно,
По веревке краса
Молодца приняла —
гремело по реке.
Степка-Балбес долго пел еще и кончил песню громовой размашистой нотой.
Только через час переплыли они Волгу и причалили к песчаной отмели лугового берега.
Под лучами полуденного солнца Северовостоков давно уже спал нагой на песке. Он лежал вниз лицом, положивши косматую голову на вытянутые могучие руки; голова его и грудь были на берегу, а все тело по пояс лежало в воде: ленивые волны медленно перекатывались на его спину и снова сбегали с худого, мускулистого, словно вылитого из бронзы тела. И казался он какой-то символической фигурой, странным исчадием Волги, наполовину принадлежащим ей и заснувшим в энергичной позе стремления вперед.
