— И это было на самом деле? — этот вопрос задала вторая «сезонница». Оказалось, рассказ вела самоубийца. Она ответила безо всякого раздражения:
— Я же говорю, это ей мерещилось. Она у нас запойная, мы уже все запарились с ней. Пьет неделю-другую, а потом начинает порезанных мужиков, в натуре, видеть. То есть она вроде бы признает, что это глюки, но рассказывает с такими деталями — дуба дать можно! — Рассказчица мрачно усмехнулась и добавила нечто невероятное. То есть невероятно было, что именно я и именно сейчас услышала это: — Но моя тетка не одна такая. С ней вместе художница лечилась, так та вообще повесилась!
— Что?! — Я подскочила почти на метр над кушеткой. — Художница? Как ее звали?
Самоубийца удивленно уставилась на меня. Это удивление было первой эмоцией, которую я увидела на ее лице.
— Не знаю. А что? — спросила она.
Сонливость растворилась в непомерном возбуждении: тетя этой девушки знала мою маму перед самой ее смертью! Я несколько месяцев почти проспала, но сейчас было совершенно ясно, что время для расслабленности прошло.
— Скажите мне, пожалуйста, как найти вашу тетю! — попросила я. Наверное, мой тон звучал очень убедительно, потому что самоубийца ответила очень быстро и очень конкретно:
— Ее адрес — улица Калинина, сто тридцать девять. Частный дом.
— А имя? — домогалась я. — Имя вашей тети?
— Анна Владимировна Свешникова.
— Спасибо, — я уже бежала по коридору к своей палате за одеждой для выхода в город. Вообще-то надо было предупредить о своем намерении Кострова, но я подумала, что он начнет меня отговаривать от визита к даме, страдающей галлюцинациями. Нет, мне уже не сдержаться! Если не поговорю с этой Анной Владимировной прямо сейчас — меня разорвет от избытка эмоций.
В палате никого не было, поэтому лишних вопросов никто и не задавал. Я оделась в мятые джинсы и не очень свежую рубашку. Неважно, все неважно! Только бы не забыть: «Калинина, сто тридцать девять». Через пять минут автобус подъехал к остановке «Областная психиатрическая больница», и я вскочила на заднюю площадку.
Анна Владимировна жила в доме, который я бы определила как катастрофически заброшенный. Дом давно не красили, заборчик из щербатых деревянных реек покосился. Во дворе царило запустение. Почти все пространство было завалено невероятными предметами — гора автомобильных, а может, и тракторных, покрышек высилась справа, сломанные клетки для кроликов — слева. Покореженный велосипед, поленница-завалюха, старые полуразломанные козлы, проржавевшие тазы, кастрюли, ванна, наполненная дождевой водой… Повернуться негде! По двору сновали худые грязные куры, пахло ужасно: навозом, гнилью, чем-то давно протухшим и затхлым.
