Воцарилась полная тишина. Через минуту лорд Эшер ее нарушил:
— Выходит, мистер Холмс, плохо наше дело.
— Иными словами, — быстро произнес Фишер, — код не может быть расшифрован.
— Этого я не говорил. Но необходимо узнать или логически вывести тот текст, который используется в качестве ключа.
— Да, но существует множество текстов, напечатанных на десятках языков в тысячах книг, на миллионах страниц. Так что код расшифровке не подлежит. Сомневаться в этом не приходится. Единственное, что наши сотрудники смогли установить: некоторые группы букв повторяются. Если код таков, каким вы его описываете, то за повторяющимися сочетаниями литер могут стоять одинаковые слова или разные слова, получившие одинаковые обозначения при шифровании.
Холмс пожал плечами.
— Взломать код можно двумя способами, — терпеливо пояснил он. — Можно вскрыть его частично, если вывести принцип шифровки на основании внутренних наблюдений. К большему успеху может привести метод проб и ошибок. Криптографы Адмиралтейства его величества сделали немало попыток, судя по всему, безуспешных. Проверим, смогу ли я справиться лучше. Пока у меня есть преимущество: я хотя бы определил, с каким кодом имею дело.
Нечего и говорить, что под конец этой встречи я чувствовал себя весьма неловко. От меня не укрылось, что адмирал Фишер и лорд Эшер пару раз обменялись негодующими взглядами. Но, как и в разговорах с инспекторами Скотленд-Ярда, Холмс оставался чужд ложной скромности. Он не скрывал своего убеждения в том, что именно никчемность адмиралтейских служащих явилась причиной затруднительного положения наших гостей. Такая самоуверенность могла бы повредить его дружбе с первым лордом Адмиралтейства. Однако сэр Джон Фишер был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понимать: Холмс — единственный, от кого можно ждать помощи. Папка с зашифрованными сообщениями осталась на Бейкер-стрит.
Следующие три дня Холмс почти не отходил от своего стола, испещренного пятнами и царапинами. Работал он в лиловом халате, из-под которого торчала пижама. Все это время мой друг хранил молчание и с неудовольствием поглядывал в сторону тех, кто входил в гостиную. Очевидно, ему мешали звуки их шагов и дыхания. Тишину нарушал только хруст сминаемой писчей бумаги, в следующую секунду летевшей в корзину или мимо нее. Каждый раз, когда я пытался бесшумно перевернуть страницу «Морнинг пост», Холмс поднимал голову и смотрел на меня с немым укором. Не желая отвлекать его, я старался чаще выходить из дому: гулял в Риджентс-парке, по аллеям которого ветер с шорохом гнал первые желтые листья, обедал у себя в клубе, где в дневные часы, по крайней мере, не останешься без собеседника, и наконец ужинал там же, но уже в одиночестве.
