— Что вы сказали?
— Когда я говорила, вы ведь считали бутылки.
Я подошел к ней, развернул ее к себе, и она упала мне на грудь и разрыдалась.
— Я… ведь я хотела развестись… и потом мы сразу же собирались пожениться. А вы знаете, что он написал для меня рапсодию?
— Нам пора идти.
— Я не могу… я должна… на минутку присесть…
— Но здесь ничего нет, даже стула.
— Я больше не могу стоять… Ах, Мила, мне так плохо! — крикнула она голосом несчастного ребенка.
Я осторожно провел ее в ванную и посадил на край ванны. Она еще немного поплакала, потом попросила у меня сигарету. Мы оба закурили, сбрасывая пепел на кафельный пол. Я рассказал ей все, что должен был еще рассказать.
— Я видел документы и фотографии. Я не знаю людей, которым можно на этом основании предъявить обвинение. Но я знаю, что это может повлечь за собой: как только ваш муж получит эти документы, у него появится очень большая власть.
— Но у него их нет. Они у вас.
Вспоминая все это, я понимаю, что это был очень странный разговор. Два чужих друг другу человека в пустой ванной комнате. Женщина в норковой шубе, сидящая на краю ванны. Ее шофер, стоящий перед ней. И ночной дождь, стучащий в окна…
— Совершенно верно, — ответил я, — эти документы у меня. И я хочу их у себя оставить, таков мой план.
— Однако…
— Однако я разрешу адвокату господина Бруммера съездить со мной в Брауншвейг и сделать фотокопии этих документов в хранилище банка, — сказал я с легкостью, о чем мне пришлось довольно скоро пожалеть. — Разумеется, оригиналы я оставлю у себя.
— Нет, — она прижала ладони к вискам.
— Да. Завтра утром я отправляюсь в Брауншвейг.
— Не делайте этого!
— Почему?
— Мой муж очень плохой человек, — очень серьезно произнесла она.
— Однако несмотря на это, вы с ним очень долго прожили вместе. И хорошо прожили.
— Я не знала, насколько он плохой. Когда я… когда я это поняла, я попыталась покончить с собой…
Ее сигарета упала на пол. Я наступил на окурок ботинком. Она продолжала говорить. И мне показалось, что на какое-то время она забыла о своих собственных страданиях.
— Не делайте этого, господин Хольден. Я знаю, что случится, если мой муж получит фотокопии документов.
— И что же?
— Случится нечто ужасное. И никто не сможет этому помешать. Все, что я сказала, — для вас ничего не значащие слова?
— Я сидел в тюрьме, — сказал я. — Мне уже сорок лет. Мне было очень плохо. Сейчас у меня все хорошо. И мне будет еще лучше. А кто меня отблагодарит за то, что я не отдам фотокопии вашему мужу?
