— Так мы и вправду до вечера не доберемся, — рассердился Мутило, пристроившийся за княжеской спиной и вцепившийся лапами в широкий кожаный пояс Жихаря. — Тоже мне богатырь! Трюх-трюх, трюх-трюх… Не на водовозной кляче едешь! Смелее надо! Отчего шпоры-то не надел? Тогда каблуками его изо всей силы! Не бойся, не поранишь!
— Не начал бы конь ликовать, — сказал Жихарь. — Дело незнакомое… Да и лес тут густой, влепит он нас в дерево за милую душу… Тебе-то что — ты только рожу об мою кольчугу поцарапаешь, а мне каково придется?
— Как мы о своем княжьем здоровьице-то печемся! — сказал Мутило и пребольно, даже сквозь кольчугу, ущипнул богатыря. — Давай тогда я сяду вперед, а ты, главное, кафтан мне не порви — новый покупать будешь!
Этого Жихарь никак уж не мог стерпеть. Он свистнул отчаянным степным посвистом, развел, сколько мог, ноги, и изо всех сил ударил коня Налима по бокам.
Налим заржал — хотя ржание было не конское, а скорее человеческое, — и пошел борзо, как и полагается водяному коню. При этом он ухитрялся миновать все сосновые стволы, изгибался совершенно немыслимым образом, и богатырь почувствовал себя как в какой-то многоколенной трубе, подхваченный бурным потоком. Временами конь резко склонялся вбок, отчего седоки едва не бороздили локтями землю. Жихарь намотал уздечку на правую руку, впился пальцами левой во влажную гриву и мечтал только о том, чтобы не упасть.
Тошнота подступала к горлу, тяжелый майский жук, не успевший свернуть с воздушной дорога, пребольно ударил богатыря в лоб.
— Хреновые из вас, людей, конники, — усугублял его страдания Мутило. — Русалка моя и то крепче держится, хотя у нее, между прочим, хвост не раздвоенный… Видишь, самую чащобу уже проскочили, теперь он веселей пойдет, на полную ногу…
Куда ж еще веселей, испугался Жихарь. Впереди и вправду посветлело. Налим прибавил ходу, и богатырь совсем перестал различать отдельные деревья — они слились в сплошную золотисто-зеленую стену.
Всякую скорость привелось Жихарю испытать в жизни, но на этот раз и он растерялся. Провалилась бы и Полелюева Ярмарка, и вся эта хмельная затея…
А тут даже хмель в его рыжей голове не вытерпел и улетучился от греха подальше: мол, я не я и лошадь не моя…
— Терпи! — подбадривал Мутило. — Уже мало осталось!
Терпел Жихарь, терпел, да и притерпелся в конце концов: оставил в покое конскую гриву и попробовал принять гордую княжескую посадку. Встречный воздух ударил богатыря в грудь и забил дыхание, не дав возможности сказать водянику все, что накипело во время скачки. Или хотя бы заорать песню для храбрости. А водяник, надежно укрытый богатырской спиной, вредным голосом порочил человеческий род за неуклюжесть и вообще неприспособленность к жизни на белом свете.
