За воскресным чаем у «батюшек» собирался своего рода дружеский клуб, для обмена всякими уездными и околодковыми новостями, а подчас и сплетнями— нельзя же без этого, дело житейское! Но господствующий тон беседы все же был у них солидный и вращался около предметов серьезных или прямо насущных, хозяйственных, иногда только заходя в отвлеченную и поучительную область «божественного», или сбиваясь на политику, насчет Бисмарка, турка и «англичанки». Тут нередко друзья-крестьяне спрашивали у «батюшек» и доброго совета, как им быть в том или другом случае. Вот и нынче подошло такое, например, дело, что без совета никак невозможно: надумались некоторые крестьяне прошение от целой округи подавать об освобождении их поголовно от обязанностей присяжных заседателей в суде. Тамара слушает и недоумевает, что это за дикие люди такие, что ищут зря, как бы отделаться от столь высокого гражданского права, как обеспечение правосудия своею же общественною совестью? Неужели же они-де до сих пор еще не постигли на самом деле на практике жизни, все громадные преимущества и выгоды такого суда для себя же самих?! Но по мужицкой логике выходит, что этот суд у них уже на загривке десятипудовой гирей висит: дойдет до мужика очередь в присяжные, и изволь он за шестьдесят, а то и больше, верст переть в город на «сецыю», отрываться от полевых работ особенно ежели еще в страдную пору, нанимать за себя батраков, харчиться в дороге, харчиться две недели в городе, и все это даром, ни к чему, — кто-то там проштрафился, уголовщину сделал, а ты за это расстройство в хозяйстве неси, да траться, — ну их, и с присяжством! — одно разорение. Тамара вдумывается в их мужицкие доводы, взвешивает их сама с собою и приходит в конце к заключению, что мужики вовсе не так глупы и дики в этих своих жалобах, как казалось ей всего лишь несколько минут Назад, по первому их слову. Так было с нею и во многом другом. Из тех же сегодняшних разговоров познакомилась она со многими такими сторонами сельской и земской жизни, кoтopaя прежде, из-под призмы журнальных статей и разных «интеллигентных» разговоров, представлялись ей совсем иначе. Здесь довелось ей, между прочим, из уст самих же крестьян услышать и сравнение нынешнего положения деревни с прошлым «доземским» временем, и опять результат вышел для нее самый неожиданный. С их слов узнала она, что теперь на средний крестьянский двор не приходится уже и половины того количества скота, какое повсюду было прежде, что денежные повинности до земства были втрое ниже нынешних, да и отправлялись к тому же все почти натурой, а теперь платеж с одной только земли до того возвысился, что многие земские недоимщики даже вовсе от нее отказываются, — берите, мол, господа земство, ее всю и пользуйтесь сами, как знаете! Надельная крестьянская земля нередко сдастся кому хочешь, дешевле чем за половину повинностей, или за выплату казне только выкупа, да и то почти нет охотников; а есть наделы, которых и даром не берут больше в обработку: вся земля уже выпахана, скотина дробится на семейных разделах, дохнет от чумы, от язвы, от бескормицы, а нет скотины, нет, значит, и удобрения, — ну, и отказывается земля родить, хоть брось ее! Поэтому с каждым годом растет и число бобылей, бросающих свои наделы, затем что оплачивать их нечем.
