— Сайнер, балда, — сказал Черник, — ты смотри мне, не застрели какую‑нибудь бабку, которая пойдёт мимо тебя по шоссе!
— Не, — захихикал Сайнер, — я ей сперва закричу»руки вверх», и повторю три раза. И только потом буду стрелять!
— Он же полный дурак, — зашептал Кефалин, — может, заберёшь у него патроны?
— Никто не может от меня требовать, — сказал Черник, — чтобы я разоружил часового нашей народно–демократической армии!
Тут он снова повернулся к Сайнеру.
— Ты, бестолочь проклятая, — мягко обратился он к нему, — Ты на свой автомат даже не взглянешь, и будешь ходить вдоль ворот от вон той будки вон туда к дереву. Когда придёт диверсант, пошлёшь его в задницу.
— А если он не захочет? — озадачился Сайнер.
— Сбегаешь за мной в караулку, — ответил Черник, — я приду и разберусь. Только, ради Бога, не стреляй.
Сайнер выглядел несколько разочарованно, но не отважился протестовать. Черник с Кефалином отошли на противоположный конец лагеря. Перед ними белел заснеженный луг, а за ним проступали очертания яновицких домиков. В некоторых из них до сих пор царила вечерняя семейная идиллия, о чем говорили огоньки настольных ламп и люстр. Кефалин повернулся лицом к лугу и поднял воротник бушлата. По левую руку от него стоял небольшой лесок, по правую журчал ручей. Поток воды кое–где исчезал подо льдом, но в целом весьма успешно противостоял замерзанию, хотя ртуть в термометре упала до добрых пятнадцати градусов ниже нуля.
— Ну, помогай тебе Бог — сказал Черник, — и не стой на одном месте, а то примёрзнешь, и мне будет лишняя работа.
— Скажи, чтобы меня пораньше сменили, — попросил его Кефалин, — это занятие не для меня, а кто другой был бы рад. Жалко, что с нами не призвали Павку Корчагина!
— Кого?
— А, ты его не знаешь, — ухмыльнулся Кефалин, — потому что ты не комсомолец.
— Ну, пока, — сказал актёр и потопал в караулку, присесть к раскаленной печке.
Кефалин осиротел. Некоторое время он прохаживался вдоль края луга. Может быть, пять, может, и десять минут. Потом ему это надоело. У него стали зябнуть ноги, а неприятный ледяной ветер задувал ему прямо в лицо. Кефалину вспомнилось стихотворение Отто Ежека и он злобно пнул жестянку из‑под консервов. Потом он сообразил, что в нескольких метрах за его спиной находится приятно натопленная душевая. Если он удалится туда на минутку, ничего ведь не случится? Хоть Павка Корчагин так и не поступил бы, но ведь Кефалин не стремится к тому, чтобы о нём писали книги? Если он не станет положительным героем для нашей молодёжи, то это не беда.
