Отвергнутая и разочарованная Бланка отчаянно пыталась вернуть свои прежние позиции. Купила ему на день рождения свирель и»Сборник словацких песен». Говорила на нескольких народных диалектах и её»нут–ко, девчатки, сядем–присядем», звучало по всему Смихову. Но негодяй Кукалек был неприступен.«Найди себе, девочка, другого ухажера» — сказал он ей добродушно на каком‑то выступлении в детском саду, и Бланке не оставалось ничего, кроме как пойти в трактир и горько рыдать над кружкой смиховского крепкого.
Тут Антонин Труц подсел к ней и стал гладить по голове. Она ему это позволила. Потом он обнял её за плечи и сказал, что Кукалек — бесхарактерный мерзавец, который Бог знает что о себе возомнил, раз он скачет по сцене, как обезьяна и орёт свои дурацкие песни. А Бланке нужен добрый и порядочный парень, который её будет уважать и не станет требовать, чтобы она таскалась за ним с топором.
Бланка тихо всхлипывала, позволяя себя гладить и нахваливать, и украдкой поглядывала на своего утешителя. Очевидно, у неё зрело важное решение.
— Он подонок, — сказала она, наконец, — А ты не подонок, правда?
Антонин Труц объявил, что он не подонок, по крайней мере, ему об этом не известно. Потом он сообщил, что он был бы очень признателен, если бы она называла его Тонда.
— Ты, Тонда, хороший парень! — снова разрыдалась она, — а этот негодяй не стоит того, чтобы я из‑за него уронила хоть одну слезу!
Хотя она их уронила более, чем достаточно. Когда Тонда предложил ей проводить до дома, отказываться она не стала.
С этой поры Бланка перестала ходить в ансамбль народной песни»Шухай», посвящая себя исключительно своему новому парню. Их обоих это вполне устраивало.
Но ансамбль, который теперь держался только на выступлениях Кукалека и Клайзовой, тяжело переносил уход Бланки. Руководитель ансамбля Роусек и инспектор просвещения Гула отправились к ней, чтобы убедить её вернуться. Но у Бланки как раз был в гостях Антонин Труц, чьё отношение к фольклору было резко негативным.
— Я не допущу, — сказал он, — чтобы моя будущая жена предавалась идиотскому непотребству и при этом ещё вопила, как ненормальная. Мы вам не пещерные люди, чтобы развлекаться таким способом!
Руководитель Роусек лишился дара речи, инспектор же – напротив.
— Товарищ! — кричал он на Тонду, вращая глазами, — Ты оскорбляешь творчество нашего народа, который столетиями страдал под пятой феодализма! Который в поте лица гнул спину на иностранных эксплуататоров, и единственной радостью для него была песня! Странные у вас взгляды на то, что дорого и свято для наших трудящихся! Вы космополит и реакционер, товарищ! Я вами ещё займусь!
