, и всем хотелось погладить овечку через ограду, но удалось это только Синдре, у которой были очень длинные руки.
— Овечкин мех часто называют руно, — сказала госпожа Данлоп.
Рэчел уже знала это слово. Мама у овечки была беленькая, значит, папа, должно быть, черный. Но почему же тогда сама овечка не получилась коричневой? Или серенькой? Рэчел никого об этом спрашивать не стала, опасаясь, что такой вопрос прозвучит глупо. Какой-то неряшливо одетый старик, которого госпожа Данлоп приняла за служителя зоопарка (как оказалось, он просто зашел туда погулять), рассказал всему классу, что, когда в пятидесятые годы ферма еще называлась Торонтским зоопарком, там жил один шимпанзе, который клянчил у посетителей сигареты.
— Он делал вот так, — сказал старик, склонился прямо над Рэчел и начал пыхтеть, будто затягивается, и похлопывать себя пальцами по губам. Ей неприятно было смотреть на выпяченные губы старикана, но и обижать его не хотелось, потому она стояла на месте, пока госпожа Данлоп не отвела ее в сторонку.
Она задумалась о губах — у рыбок губки есть, а у кошек нет. У Феликса они обозначены лишь узенькими полосочками такого же цвета, как нос и подушечки на лапах. Подушечки были как фасолинки. По какой-то причине Феликс боялся спускаться в подвал. Он любил спать на свежем воздухе у них на веранде и ел там мотыльков. Так, пожалуй, и растолстеть можно!
Потом она задумалась над тем, почему тот толстый мужчина в бейсбольной кепочке заглядывался на маму. Может, он влюбился в нее и любит ее на расстоянии?
Нэнси вышла из ресторана через заднюю дверь и закурила косячок. Фрэнку на это было наплевать. Ему вообще все было до фонаря, лишь бы она улыбалась клиентам. Она слышала через открытое окно, как он громыхает кастрюлями и насвистывает. Он там всю ночь будет вкалывать. А она — нет, ей только надо дождаться, когда семья за третьим столом закончит ужин. Счет они уже оплатили и сейчас доедают десерт. Нэнси пришла в голову мысль, что у них дома нет кондиционера и им хочется подольше побыть в прохладном помещении. Ее это не беспокоило. Люди они, должно быть, хорошие. Их девочка подарила ей свою картинку, на которой была нарисована женщина с голубыми печальными глазами, кривоватой ухмылочкой, игравшей на красных губах, и в передничке в красную клетку.
— Это я? — спросила Нэнси, хотя сходство казалось очевидным.
Девочка пожала плечами.
— Ага, — сказала она.
Ага. Нэнси это показалось забавным.
