– Я принёс вам привет от Руси, от батюшки-царя, – продолжал незнакомец.
Тут из-за его спины выскочил толмач15, быстро забубнил по-корякски. Все с почтением внимали ему. Якаяк, насупившись, молчал. Лучшие люди его рода, бывшие в юрте, боялись сказать «амто!»16. Как-то ко всему этому отнесётся Иктеня?
В наступившей тишине все услышали, как князец выпустил на волю злого духа. Мельгытанин, насмешливо взглянув на полог, велел толмачу:
– Пойди погляди! Это кто там воздух портит?
Толмач долго возился за пологом, что-то сердито бубнил и резко вскрикивал. Наконец он сумел выпихнуть вспотевшего, упирающегося Иктеню к очагу, а вслед за князцом вывалился и шаман, и как был – на четвереньках – проворно, по-собачьи заваливаясь на бок, перебежал в самый темный угол. Металлические подвески и колокольчики, которыми он был увешен, оглушительно зазвенели.
– Это и есть сам Иктеня, – сказал толмач и подтолкнул князца к бородачу.
– А я – Владимир Атласов, – прищурился мельгытанин.
Иктеня, закрыв глаза от бессилия и злобы, стоял прямо, пытаясь сдержать дрожь губ.
– Помнишь, как Морозка приводил тебя в ясак? – спросил бородач.
Как не помнить? Вон как толмач Иван Енисейский, насупившись в усы, глядит на хозяина пенжинской тундры. Не даст соврать! Великий тогда вышел бой у коряков с пришельцами. Склонили мельгытанги оленных людей к платежу ясака. Иван Енисейский объяснил корякам, что их землю милостиво берет в управление великий русский вождь, которого следует звать царём. За то, что он станет защищать тундровиков от врагов, ему надо будет платить дань – меха соболей, лисиц, куниц. О том же самом, как Иктене рассказывал ещё его дед, твердил и мельгытанин Федот Попов. Вместе с другими пришельцами он обосновался на реке Парень. И был среди них один особенно буйный, хитрый – Анкудинов его звали. Дед сказывал: коряки, убоявшись, что пришельцы сделают их своими рабами, напали на зимовье и убили их…
– Ну, помнишь? Ивана Енисейского узнаёшь? – повторил Атласов и нетерпеливо притопнул ногой.
Иктеня молча кивнул головой: помню.
– Обманул ты нас, старая лиса – продолжал Атласов. – Ясак не платишь, скрываешься в тундре, судьбой аманатов не интересуешься…
Князец, чувствуя вину, опустил голову.
– Мы могли бы убить тебя как собаку, – нахмурил брови Атласов. – Но милость нашего государя безгранична: ты будешь прощён, ежели пошлёшь в стольный Москву-град доказательство своей преданности – меха лисьи и собольи. И в немалом числе.
