— Разве ты незнаком с его идеями?— спросил в свою очередь Борисов, с полунасмешливым ударением на слове «идеи».
Виноградов кое-что припомнил об этом писателе, но потому, что с первых же слов счел его идеи утопичными, не обратил на них серьезного внимания.
— Смутно… Что-то насчет женской лиги мира и еще что-то такое…
— О рае на земле!— засмеялся Сергей.
Смеялся он потому, что искренно считал глупым всякого, кто предлагал людям не ждать, пока добродетель при посредстве политических переворотов, революций и законов придет к ним, а стремиться прежде всего воспитать ее в самих себе.
Борисов, который очень любил говорить, и говорил всегда так, как будто читал лекцию, очень хорошо и подробно рассказал все, что знал сам об идеях писателя.
Писатель, несмотря на свою мертвенно прозаическую наружность, был большим мечтателем и идеалистом. Он ничего не говорил о настоящем, а все твердил о лучшем будущем и требовал от людей того, чего они не могли дать. Он добивался пересоздания общества и человека, опираясь не на факты, а только на учение Христа. Политика представлялась ему лишенной серьезного содержания. Он утверждал, что никто в сущности не может понять, как могут люди поднимать целые бури споров из-за того, как будет называться тот или другой кусок земли, или какое у них будет правительство. Он говорил, что истинное спасете людей в труде; что когда не будет праздности или тех форм труда, которые равны ей, тогда сами собой исчезнут зло и несправедливость, в которых уж не будет никакой нужды.
— Да ведь для этого надо изменить природу человека,— с совершенно искренним недоверием сказал Виноградов.
— Ну, разумеется, — с насмешкой крикнул Сергей.
Они думали и говорили так потому, что были, как все, убеждены, что человек родится злым и что добиться от него чего-либо можно только наказанием или поощрительными наградами.
— Ну, а женская лига — при чем же здесь?— с интересом спросила Клавдия Николаевна.
Сергей, с той шутливостью, с которой хорошо знакомые мужчины любят говорить с нравящимися им женщинами, стал подшучивать над нею, говоря, что каждому свое. Все смеялись. Не оттого, чтобы сказанное Сергеем было особенно смешно, а потому, что всем было уютно, удобно и хотелось быть веселыми.
— Ну, а все-таки?— настаивала Клавдия Николаевна.
Борисов не заставил себя просить. Ему было очень приятно говорить с хорошенькой хозяйкой.
— Вот в этой-то лиге и вся штука… Строгий немец обижает нас, бедных мужчин…
