* * *
Владимир Мономах исподлобья глядел на приведенного к нему иноземца. Когда чуть свет ему доложили, что глубоко заполночь дворцовая стража нашла в лесу близ Выдубечского монастыря всю троицу благородных господ, прибывших с севастой, готовых устроить друг меж другом смертоубийство, Великий князь только что дара речи не лишился от удивления. Когда же командир разъезда ночной стражи к тому добавил, что один из них в голос крикнул про, не к ночи помянуто будет, зловещее Бюро Варваров, люди коего в чужих землях шныряют, точно крысы подвальные, да все вынюхивают, выглядывают, самое, что ни на есть сокровенное вызнают, тут Мономаху и совсем худо сделалось.
Опознать крикуна было делом плевым, и вот теперь тот стоял пред государем русов, вперив в него немигающий, холодный, точно ледяная сосулька, взгляд.
— Ну что? — обернулся Мономах к толмачу. — Переведи ему, что коли сознается, да все как есть, до крупицы изложит, то пощажу я его и смертью лютой казнить не буду. А ежели нет, на кол посажу, иным татям[60] на устрашение.
— Казнить и миловать — воля ваша, — не сводя жесткого взгляда с Великого князя, проговорил Анджело Майорано. — Мне себя корить не в чем. Те вины, что на мне есть, выложу без утайки. А чего не было — на себя не приму.
Переводчик в одеянии монаха-василианина бойко превратил звучную итальянскую речь в русскую, стараясь, по возможности, сохранить интонации сказанного.
— Какой хороший мальчик! — раздалось у него в голове. — Видать, уже объяснили, шо чистосердечное признание смягчает кожу спины и препятствует образованию рубцов и шрамов.
— Вас интересует, отчего я кричал: «Бюро Варваров»? Могу сказать. Да оттого, что в этом самом Бюро меня принудили согласие дать, что ежели вдруг сын ваш Мстислав, оженившись, прелестным напевам женки своей угождать не станет и василевсу Иоанну не покорится, то этак тихонечко его порешить.
— Разумеешь ли ты, что говоришь? — процедил Мономах. Вдыхаемый им воздух начал казаться князю до невозможности густым, и грудь тяжело вздымалась при каждом вдохе.
— Отчего же нет? Ясное дело, разумею. Сами посудите, — как ни в чем не бывало продолжал Майорано, — я ведь не ромей, родился в той самой земле, где Ромул брата своего прирезал. Долгие годы на море разбойничал. И за Магомета, и за Христа кровь проливал, по большей мере чужую, но и своей немало. Не так давно бросить решил, купил себе корабль, начал товары возить, паломников в Святую землю…
