— Почему малыш плачет? — вскрикнула Мари, но голос ее затерялся в убогой шири.
Они опаздывали и поспешили дальше.
Две крохотные фигурки, единственные на всем огромном пространстве подававшие признаки жизни.
Сбегая по лестнице в подвал, Генри подхватил дочь на руки — так быстрее. Не успел он проскочить вертящиеся двери, как услышал чей — то голос:
— Желательно не опаздывать.
Генри опустил Мари на пол. Воспитательница, истощенная дама за шесть футов ростом, с глубоко ввалившимися глазами и склеротической сеткой на щеках, положила руку на голову девочки. В разговоре матрона поджимала губы и привставала на цыпочки.
— И взносы… если не возражаете. Соблаговолите уладить это сейчас?
Генри задолжал за три месяца. Он обещал принести деньги завтра. Пожав плечами, воспитательница взяла Мари за руку. Провожая их взглядом, Генри заметил двух чернокожих детишек, слившихся в страстном объятии. Дверь закрылась, оборвав оглушительный гвалт.
Когда полчаса спустя Генри начал отстукивать второе за утро письмо, он уже не помнил, о чем было первое. Его работа состояла в перепечатке каракулей некоего высокопоставленного чиновника. Незадолго до ланча закончив пятнадцатое письмо, он уже забыл его начало. Однако не удосужился поднять взгляд к верхним строчкам. Готовые письма он отнес в кабинет поменьше и передал их какому-то человеку, даже не посмотрев, кому отдает. Потом вернулся за свой стол — переждать оставшиеся до ланча минуты. За работой все переписчики курили, и воздух был густо пропитан вонючим дымом — не только нынче, так было в десять тысяч предшествующих дней и так будет в десять тысяч последующих. Тупик. Генри закурил сигарету.
С шестнадцатого этажа он спустился в подвал и встал в длинную очередь родителей, в основном мамаш, которые в обеденный час проведывали своих чад. Перешептывающийся хвост просителей. Их привела потребность, а не долг. Очередь потихоньку шаркала к вращающимся дверям, родители шепотом беседовали о своих отпрысках. За детей надо было расписываться. Стоявшая в дверях воспитательница одним своим видом требовала тишины и порядка. Родительская толчея расписывалась. Мари стояла у самой двери; увидев отца, она вскинула над головой стиснутые кулачки и исполнила незамысловатый танец. Генри расписался и взял ее за руку.
Небо разъяснилось, от мостовой исходило тошнотное тепло. Теперь огромная равнина казалась поселением муравьев. В голубом небе висел бледный серп луны. Мари забралась в коляску, и Генри покатил ее сквозь толпу.
