– Сейчас он все-таки потише, – сказал рабочий с газового завода, – Я встретил его сегодня, когда шел от родни, он орал на всю улицу.
– А он хороший человек, – убежденно заявила хозяйка. – Когда он тихий и не выпивши, я не знаю никого приятнее и обходительнее.
– Кто пристрастился к бутылке… – сказал рабочий, прищелкивая языком.
– Свобода, да, но свобода упорядоченная, свобода вкупе с порядком, дисциплиной и иерархией, требующая одушевленности единым порывом чувств при виде апельсинового дерева…
– Черт побери, – воскликнул Атила. – Дедушка воображает, что он по меньшей мере диктор радио.
– Как жаль, что он всегда вот такой. Я стараюсь не давать ему напиваться, но это бесполезно. Он выходит отсюда и идет в другое место.
– Да, это уж дело известное. Пока в кармане водятся денежки, за вином остановки не будет.
– А ведь он – такой грязный, оборванный, с виду совсем нищий, – человек ученый. Это так же верно, как то, что меня зовут Магда.
– Ничего удивительного, я вам верю. В жизни, неизвестно почему, одни поднимаются наверх, а другие…
– Когда я была маленькой, я чуть не умерла от столбняка. Тогда он спас меня каким-то уколом. Он знал, что у моего отца дела идут неважно, и ничего не хотел с него брать.
– Да, иногда так бывает: если человек слишком добрый, люди садятся ему на шею, и из-за своей же доброты он становится несчастным.
– Бедняге не повезло, вы угадали. Его единственный сын погиб во время войны, остались только две дочки, блаженные дуры. По-моему, они и виноваты в том, что он здесь околачивается.
– Околачивается? – воскликнул вдруг Канарец, поворачиваясь к хозяйке. – Кто сказал – околачивается?
– Ступайте-ка спать, дон Элио. Сегодня вы уже достаточно выпили.
– Достаточно, остаточно, придаточно, раздаточно, – выпалил он одним духом.
– Рифмовать-то он рифмует, – насмешливо заметил Атила.
– Конечно, рифмую… Я поэт, эстет, аскет, сто лет.
– Дон Элио, кончайте. Мы сейчас закрываем.
Канарец хотел взглянуть на циферблат своих часов, но потерял равновесие. Его руки судорожно взметнулись, ища, за что ухватиться. Атила поддержал его и, смеясь, подтянул к стойке.
Старик, нахмурившись, поглядел на него.
– Все вы смешиваете свободу с распутством, – сказал он скрипучим голосом.
Он хотел еще что-то прибавить, но язык отказывался ему повиноваться. Поглядев на них бессмысленным взором, он закрыл глаза, и рабочий воспользовался этим моментом, чтобы оттащить его к одному из столиков.
– Эй, потише, юноша!.. Мной не командуют.
