Четверка в четверти | страница 51

Говоря это, Мышкан направился к окошку приемного пункта.

— Вот, дяденька, примите…

— Откуда у тебя, мальчик, бутылки? — строго спросил приемщик.

— Да папан просил сдать. С праздника еще остались.

— Праздник во-он когда был, уже новый надвигается, не врешь ли?

— Да не вру я, дядя, честное пионерское. Вот братан подтвердит. Давай, братан, твои бутылки, — обратился он к Пенкину.

— Ну, смотри! — сказал приемщик и стал считать бутылки.

— Две разбитые, две импортные, за остальные шестьдесят пять копеек.

— Разбитые обратно давайте!

— А зачем тебе?

— Пригодятся.

Мышкан пересчитал мелочь, спрятал непринятые бутылки и зашагал прочь.

— Как же ты — честное пионерское давал? — испугался Пенкин.

— А меня из пионеров… того… тю… поднаддали. Исключили меня из пионеров. Я теперь что угодно давать могу.

— А зачем бутылки разбитые унес?

— Потому что они не разбитые вовсе. Дядя их на свой счет мечтал списать. Каждый мухлюет по-своему. Я эти бутылки в другом месте сдам. Не пропадать тридцати четырем копейкам!

— А куда ты деньги деваешь?

— Кучу́! То кремовых пирожных съем, то сосиски с горошком. И на кино откладываю. Очень кино уважаю. Хочешь, будем вдвоем бутылки собирать. В долю. Доход — пополам.

Пенкин подумал, что смог бы быстро набрать до билета в Сызрань, но все-таки собирать бутылки было как-то нехорошо.

— Ты чего пугаешься? Государству от этого только прибыль, — толковал Мышкан.

В самом деле, государство от этого ничего не теряло. Государству нужны были пустые бутылки…

Пенкин и Мышкан договорились встретиться завтра у кинотеатра «Призыв», где пойдет знаменитый фильм «Верная рука — друг индейцев». На этом они расстались, и Пенкин двинул на Садово-Гончарную. По дороге, то ли ему показалось, то ли на самом деле, увидел Пенкин невдалеке Машу Шамрочку, шедшую по улице и оглядывавшуюся по сторонам. Недолго думая, он шмыгнул в подъезд. Потом, убедившись в безопасности, продолжил свой рейс.

Собрать на бутылках необходимую сумму денег можно было дня за три, за четыре. А за эти дни прибыл бы ключ из Боливии, и все бы прекрасно обошлось.

И Пенкин, довольный, поднимался по лестнице. Все складывалось не так уж и плохо. Единственное, что мучило Пенкина, — Галин дневник, который лежал в его портфеле.

Он вспомнил про Галю, про Корягина, и ему стало немножечко грустно. Тогда он представил себе Ильина и Замошину — грусти как не бывало.

Он даже запел походную туристскую, музыка Дунаевского.