Молчание.
— Зря тащились, — бубнит Винцукас.
— Он, видно, за водой ушел. Коза непоена стоит. Давай посидим.
— Давай.
Я растягиваюсь на траве. Винцукас садится на могилу. По его лицу струятся капельки пота.
— Пока Хаима нет, сними шапку. Чего париться!
Винцукас обнажает голову. Волосы у него цвета сухой соломы, кажется, вот-вот они вспыхнут на солнце и сгорят.
— И ты сними, — предлагает Винцукас.
— Мне не жарко.
— Не бойся. Бог далеко, не видит. У него от старости глаза испортились.
— Может, он в очках, или в бинокль смотрит?
— На небе нет очков.
— И биноклей?
— Бинокли бывают только у военных.
— Что же там есть?
— Известно: рай и ад.
— Эх, будь я бог, я бы сделал три чуда.
— Какие?
— Купил бы велосипед, отдал бы отцу три тысячи костюмов в пошив и четыре тысячи в починку, чтоб у него была работа, и запретил бы гимназисту Владасу бить меня и дергать за уши.
— А я бы матери прислал машину, которая сама гладит и стирает.
— И все?
— Разве это мало?
— Эй, сорванцы! Что вы тут делаете? — кричит издали могильщик Хаим.
Винцукас быстро надевает шапку. Я мчусь навстречу Хаиму. Он ставит ведра на тропку, подхватывает меня и поднимает высоко-высоко.
— Не забыл? — басит могильщик. — Молодец! А это кто с тобой?
— Винцукас. Сын прачки Марии.
— Святая богородица Мария тоже была прачкой. Она стирала пеленки непорочно зачатому Христу.
— Его мама не богородица. Она стирает передники мяснику Гиршу и рубахи лавочнику Заку.
— Знаю, знаю. Что ж, будем знакомы, — Хаим протягивает Винцукасу свою тяжелую руку. — Ты не боишься могильщиков?
— Я никого не боюсь, — не очень уверенно бормочет Винцукас.
— А я боюсь, — улыбается могильщик, — волков. Они иногда забредают на кладбище, приходят прямо из сказки за моей козой и козлятами. Да что это я тут болтаю? Идемте, жулики. Я вас молоком угощу. У меня и пряники где-то завалялись. Идемте!
Хаим берет ведра и, пошатываясь, идет к себе.
— Он что, пьяный? — шепчет Винцукас.
— Просто рад, что пришли.
Могильщик отпирает дверь, пропускает нас в хату, усаживает за колченогий стол и говорит:
— Я на минутку. К козе.
Мы остаемся одни. За окном, как служка Ейне в синагоге, жужжит шмель. С низкого, давно не крашенного потолка колбасой свисает липучка. По ней взад-вперед снуют мухи. Время от времени они прилетают на стол и копошатся в немытых тарелках. Липучка давным-давно засохла. Хаим совсем забыл про нее, и мухи на него не в обиде. На стене, что против дверей, сохнет в раме старик с окладистой седой бородой. Это — отец Хаима. Вездесущие мухи расхаживают у него по подбородку, но он и не поморщится, словно это ему приятно.
