Или, может быть, так: он не кончает с собой, а просто теряет сознание, а она решает, что у него инфаркт, и ночью, лежа рядом с мужем… и т. д. А он на следующий день обнаруживает сумку и решает вернуть ее хозяйке. Он находит в сумке удостоверение личности, узнает из него номер телефона владелицы и звонит ей домой. Полиция проверяет, чей это звонок… и т. д.
С некоторым усилием поднявшись, он вернулся в гостиную, где Лаура разглядывала книги. Потом приготовил кофе, и они сели на диван.
– Мы оба раскаиваемся в том, что совершили, нам обоим страшно, – начал Хулио.
– Я – нет, – высокомерно отозвалась Лаура.
– Что «нет»?
– Нет, не раскаиваюсь. Хотя мне тоже страшно.
– Почему страшно?
– Мне страшно, потому что я ничего не знаю о тебе. Знаю только, что ты можешь меня потерять.
Вдруг запела канарейка.
– Странно, – удивился Хулио. – Она в это время раньше не пела.
Лаура улыбнулась, словно необычное поведение птицы было для них с Хулио добрым знаком. И тогда он взял ее лицо в ладони, посмотрел ей в глаза и понял, что это лицо в обрамлении густых волос станет точкой отсчета в его жизни.
Они поднялись с дивана и обнялись. В их объятии была и страсть и отчаяние. Хулио сразу вспомнил забытые ощущения – порыв, ослепление, толкающие его все дальше и дальше, через темный туннель сознания к всепоглощающему наслаждению. Усилием воли он сдержал желание – не хотел спешить. И в этот момент с другого конца туннеля до него донесся срывающийся хрипловатый голос.
– Кто ты? – спросила Лаура.
Он подождал, пока стихнет эхо ее голоса, представил себя сидящим за письменным столом, склонившимся над листом бумаги – страницей романа его жизни, – и ответил:
– Я тот, кто нас пишет. Кто нас рассказывает.
Канарейка снова запела, а Хулио забыл обо всем, кроме наслаждения обладать Лаурой.
Повинуясь неписаным правилам, канонам поведения, перед которыми всегда послушно склонялась его воля, он пересек глазами границу выреза, и у него захватило дыхание от того, что он увидел. Его не разочаровали ни грудь, ни то, чем она была прикрыта. Судьба была к нему милостива: он сделал правильный выбор. Он не стал открывать ее груди – боялся ослепнуть от их сияния, как слепли, увидев солнце, рабы, годами трудившиеся в темных пещерах. Он знал, что его друзья и помощники – сумерки и тени, а потому, сняв с Лауры юбку, он встал на колени, почтительно воздавая дань (все так же через священную ткань) всем прочим формам ее тела.
Лаура, погруженная в какое-то нервозное оцепенение, спрашивала теперь, а кто она, – казалось, она не узнавала своих членов, не чувствовала границ своей кожи, не понимала, из каких глубин ее существа бьют все эти бесчисленные родники, стремящиеся лишь к одному – омыть губы, руки и глаза Хулио.
