Технически ты вполне готов. Но этого мало. Помнишь в “Последнем самурае” момент, когда Круз перед боем с самураями проверял готовность своих японских учеников-стрелков? И убедился, что они совершенно не готовы в реальной ситуации выполнить то, что вроде бы как-то умели на полигоне. Вот и мы сейчас попробуем сделать проверку твоей готовности. Но ты, в отличие от того смалодушничавшего японца, должен проверку выдержать. Соберись и постарайся.
Что за проверка? Очень простая. Максимальное приближение к реальности. Точно так же, как в “Последнем самурае”. Я, как Круз, буду изображать врага, то бишь Тайсона, но буду не просто обозначать удары, а на самом деле бить, почти как на самом деле. А твоя задача – сработать не почти, а совершенно так же, как ты должен сработать завтра. И никаких “Олег Иванович!”. Не вздумай меня пожалеть. Я для тебя сейчас – не “Олег Иванович”, а Тайсон, которого ты просто обязан “сделать”, жёстко и беспощадно, иначе он “сделает” тебя. Или-или. Я тебя сейчас жалеть не буду. Обещаю. Так что заранее извиняюсь. Принимаешь мои извинения? Спасибо. Теперь ты пообещай то же самое. И извинись. Как за что? За то же, за что и я. Мы оба сейчас сделаем друг другу больно, может быть даже очень больно, разве за это не надо извиниться? Ну вот, другое дело. Ваши извинения тоже приняты, сударь! Начали!
И Олег меня ударил. Неожиданно нанёс резкую, звонкую пощёчину. Лицо как будто ошпарили кипятком. За первой пощёчиной тут же последовал шквал новых, таких же ошеломительно резких и болезненных. Я стал изо всех сил защищаться, но эти пощёчины вновь и вновь настигали меня! Как бы я ни старался отмахиваться “оплеухами”, маневрировать, Олег всё равно меня опережал, переигрывал и бил, бил, действительно – безо всякой жалости.
Да что же это такое?! Больно же! Действительно больно, по-настоящему!
Почти ослеплённый, не помня себя от боли, я нащупал левой рукой, где примерно находится Олег, и мой правый кулак как будто сам собой с силой врезался во что-то податливо-хрупкое…
Я тут же опомнился и склонился над упавшим Олегом. И молча застонал, завыл от внутренней боли, по сравнению с которой боль от Олеговых пощёчин ничего не значила. Олегу было плохо, по-настоящему плохо. Он силился улыбнуться, чтобы успокоить меня, но не мог, а в глазах у него стояли слёзы. Лицо побелело, покрылось потом, он пытался вздохнуть, но сведённые болью внутренности не пропускали воздух.
Я заплакал. Впервые после того случая в Крыму. Но сейчас Олег не мог меня утешить. Он лежал, почти теряя сознание от боли, и держался, не давал себе сползти в небытиё только, наверное, потому, что очень уж не хотел окончательно перепугать меня. Я стоял возле Олега на коленях, держал его за руку, молча обливался слезами и не знал, чем ему помочь.
