Воздух внутри рубки пропитался вонью перегретой изоляции. Многие панели не выдержали сотрясение, покорежились, свисали покосившимися пустыми квадратами, лишенные энергии и крепкой опоры. Листы внутренней обшивки разошлись, обнажились переплетения проводов, шлангов, торчащих из щелей управляющих блоков. Тело снаряда стонало, разнося по боковым проходам эхо столкновения.
Зияющий круглым провалом вместо выброшенной кормовой крышки, грузовой отсек сместился от оси вращения из-за губительной потери жесткости корпуса. Стены снаряда деформировались так, что крепко запаянные перед стартом внутренние люки раскрылись, выпуская в земную атмосферу жар из боковых проходов и носовой рубки. Запах гари и испарений почвы проник внутрь.
Глухой гул мотора, удерживающего заданные обороты, доминировал в маленьком салоне. Профессор держал курс в Европу, выяснив по карте направление на Пикардию, ближайшую французскую провинцию по ту сторону пролива. Изредка бросал взгляд на планшет, сверялся с компасом. Плотный слой низких облаков, плывущих под самолетом, надежно скрывал полет. Неумолимо приближался невидимый и спасительный Ламанш.
Пассажиры молчали, каждый пытался разобраться в собственных мыслях. Две смерти, одна геройская, самоотверженная, другая нелепая и случайная, заставили очевидцев трагедии погрузиться в себя.
«Как же так, Стив? Неужели я не знал тебя? Как ловко ты провел нас, заставил сбежать, чтобы мы не помешали».
Профессор Уотсон испытывал сложную смесь ощущений. Это была и жгучая горечь утраты товарища, с которым вместе работал половину жизни, и досада оттого, что не удалось сказать так много важного. Сюда примешивалось редкой силы удивление, вызванное резкой метаморфозой, произошедшей с Сайдом в последнюю минуту перед расставанием.
«Какой же ты хитрец, Стивен! Ты всегда был себе на уме, но такого фокуса я от тебя не ожидал. Это достойно истинного гения. Как легко я поверил, что ты все тот же ворчливый отшельник. Я нарушил твой план, ворвавшись к тебе, но ты сумел выкрутиться. Блестящая импровизация! Как в молодости».
Уотсон слегка крякнул от восхищения, но его мимолетное оживление осталось незамеченным.
«Но как я дал маху! Следовало догадаться, еще когда мы вошли в ангар. Самолеты в идеальном состоянии. Оба как новые. Хлам, говоришь, ворошил? Молодость вспоминал? Говоришь, пыль стереть и вперед? Нет, дружище… Ты не только стер пыль. Ты кучу времени угробил, чтобы эти колымаги смогли взлететь. Это был главный твой козырь».
