С начала войны Лиза жила в постоянном страхе и плохо спала, просыпаясь от малейшего шороха и держа свой противогаз всегда рядом. Даже отправляясь к подруге на другую сторону улицы или на воскресную обедню в церковь Святого Фомы Аквинского, она перебрасывала противогаз через плечо. Ею прочитывались все газеты, прослушивались все радиопередачи — от Радио-Париж до Радио-37, от парижской радиостанции до передатчика Иль-де-Франса. После захвата Польши она уложила свои вещи. Добилась от сестры, чтобы та продала их старый великолепный «рено» с кузовом работы Артюра Булоня и купила семейную модель «вивастеллы», потому что та быстрее и просторнее. После нескольких поездок по Парижу, чтобы дать возможность умевшей водить Альбертине, освоиться с новой машиной, автомобиль отправили в гараж в Сен-Жерменском предместье, поручив механику поддерживать его в состоянии полной готовности. Если бы вдруг тот позабыл об этом, появление Лизы с ее противогазом быстро бы призвало его к порядку.
— Леа, девочка. Этот любезный месье Тавернье вызвался пригласить тебя на концерт в пользу военных сирот.
— И вы дали согласие? — Леа почти не скрывала улыбки, вызванной уловкой Тавернье.
— Естественно. Несмотря на твой траур, ты можешь принять приглашение на благотворительный концерт, — заявила Альбертина.
— Будет ли это прилично? — ханжеским тоном переспросила Леа, все с большим трудом сдерживая взрыв бешеного смеха.
— Конечно, это весьма воспитанный человек, друг министров и самого президента.
— К тому же его принимает твоя подруга Камилла. Этим все сказано, — поддакнула Лиза.
— Значит, если Камилла его принимает, я могу без колебаний воспользоваться его приглашением?
— Полюбуйся, как нежны эти розы! — показывая Леа на букет, воскликнула Лиза.
Осторожно разворачивая бумагу, в которую были уложены темно-желтые розы, Альбертина спросила:
— А почему ты не посмотришь на свои?
Леа разорвала упаковочную бумагу, раскрыв великолепные белые с алой каймой по краю лепестков розы. Меж стеблей оказался просунут конверт. Леа торопливо спрятала его в карман костюма.
— Определенно, цветы для мадемуазель Леа — самые красивые, — заметила только что вошедшая в малую гостиную Эстелла. Она принесла хрустальную вазу с водой.
— Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?
— Конечно, дорогая моя. Эстелла принесет ее к тебе в комнату.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, когда она уже заканчивала одеваться. «Приехал», — подумала она. В высоком зеркале перед ней предстало отражение, которому она с удовольствием улыбнулась. Тавернье оказался прав: платье ей шло, подчеркивая фигуру. Тем не менее, ее раздражало, что пришлось уступить высказанной в записке просьбе: «Наденьте прежнее платье, вы так в нем красивы!» В любом случае у нее не было выбора, это было ее единственное длинное платье.
