Это замечание вызвало раздражение Леа.
— Знаешь, я никогда его особо не разглядывала.
Пожав плечами, Франсуаза опустила голову. С малышом на руках она выглядела очень трогательно.
— Прости меня, — сказала Леа, — я не хотела огорчать тебя. Позволь мне одеться, если не хочешь, чтобы я опоздала к крещению. В котором часу начало?
— В три часа.
Некоторое время Леа неподвижно стояла перед закрывшейся дверью. Затем, пожав плечами, швырнула на кровать свой халат, сбросила носки, отстегнула под ночной рубашкой чулки от пояса, сняла трусики и, дрожа от холода, стянула свитер и рубашку. Никогда она не привыкнет к этому холоду!
Что подумала бы обо всем этом ее мать? Что сделала бы при подобных обстоятельствах мудрая Изабелла Дельмас? Согласилась бы она стать «кумой» немецкого солдата только потому, что будущий христианин был ее племянником? Ведь крестным отцом как лучший друг Отто должен стать Фредерик Ханке…
Леа была так подавлена арестом Сары, что у нее не было сил искать причины для отказа, когда Франсуаза попросила ее стать крестной матерью своего мальчика. Придется постараться выглядеть приветливой в церкви Сен-Томас-д’Акуин, когда в компании с немецким офицером она будет держать над купелью ребенка. Леа рассказала Франсуа о своем намерении отказаться, но тот отсоветовал ей делать это.
После ареста Сары они виделись почти каждый день. Ту страшную ночь он провел рядом с девушкой в «холодной половине» квартиры на Университетской улице, пробравшись туда тайком от мадемуазель де Монплейне, обессиленных суматохой вокруг Франсуазы, которая благополучно разрешилась от бремени незадолго до прихода Леа и Тавернье.
Франсуа оказался очень мягким, терпеливым и нежным другом, заставившим Леа почти забыть о случившемся. Каждый день она говорила себе: «Я должна побеседовать с ним о некоторых вещах», — и каждый день ограничивалась тем, что увлекала его в свою комнату и замирала в его объятиях. Он без слов понимал, когда ей не хотелось заниматься любовью, а лишь лежать, прильнув к нему. В таком положении она могла оставаться часами, впитывая его тепло и запах, прислушиваясь к мерным, успокаивающим ударам его сердца и ласковым словам, которые он шептал ей на ухо. Так хорошо было забыть наконец о войне, о страхе, что она не решалась разрушить это хрупкое счастье вопросами, на которые он не мог ответить. На следующий день после той драматической ночи она рассказала о том, какой ужас внушает ей теперь Рафаэль Маль.
