Да, было трудно — я почти не мог опираться на учебники, — и все же работа с этими непоседливыми, любознательными сорванцами приносила мне массу удовлетворения.
Как-то вечером по дороге домой я увидел старого табачника, стоявшего возле своей лавки. Он пригласил меня зайти. Маленькое помещение было заставлено банками с конфетами, бутылками с содовой водой, деревянными ящиками и разрисованными подносами.
Хозяин, наклонившись над узким прилавком, крикнул что-то на идиш, за полуоткрытой дверью послышался женский голос, и из внутренней комнаты выплыла полнотелая хозяйка — глава семейства.
— Мама, это новый учитель в школе «Гринслейд».
И он простер руки, словно фокусник, показывающий публике кролика. Я с улыбкой поклонился пожилой женщине, она заинтересованно кивнула в ответ.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Брейтуэйт, — ответил я. — Рикардо Брейтуэйт.
— Я Пинкус, а это — Мама Пинкус. — В его голосе и жестах чувствовалось сыновнее почтение.
— Здравствуйте, Мама Пинкус.
— Кажется, я нашел для вас жилье. — Табачник подошел к маленькой-конторке и взял с нее карточку, на которой было написано объявление о сдаче комнаты. — Мама думает, это хорошая комната, может быть вам подойдет.
Я поблагодарил их и взял карточку. Как трогательно — эти добрые люди не забыли обо мне, о моей просьбе.
Я решил посмотреть комнату не откладывая — уже несколько раз я опаздывал на занятия. Мистер Флориан, правда, относился к моей транспортной проблеме с пониманием, тем не менее надо «окапываться» где-то неподалеку от школы. Если получится, скажу Маме и Папе, они, конечно, меня поймут. А не получится… что ж, все пока останется как есть.
Адрес привел меня к домику на малопривлекательной улице, но мостовая возле дверей, как и в соседних домах, была выскоблена добела, а медное дверное кольцо и кружевные занавески на окнах говорили о стремлении жильцов поддерживать чистоту. Для многих местных жителей семейный очаг был предметом вожделенной гордости. Я постучал, и дверь тут же открылась. На пороге, улыбаясь, стояла большая краснолицая женщина.
— Добрый вечер. Я пришел справиться о комнате.
Улыбка сменилась холодной отчужденностью, так хорошо мне знакомой.
— Извините, я ничего не сдаю.
— Но мистер Пинкус сказал мне об этом несколько минут назад, — возразил я.
— Извините, мы передумали. — Она скрестила руки на груди. Суровый облик ее говорил: решение окончательное.
— Кто там, ма? — послышался из глубины дома девичий голос.
