Учителю — с любовью - Эдвард Рикардо Брейтуэйт

Сквозь водоворот уличного движения на Элгейт пробирался набитый битком красный двухэтажный автобус. Казалось, он совсем не торопится освободиться от непосильной ноши — армии горластых, простоватых поденщиц и служанок. Это были толсторукие, полногрудые, ширококостные женщины, из-за частых родов безвозвратно утратившие всякую грациозность, краснощекие и слегка вспотевшие от ранних трудов, теплого майского утра и бьющей через край энергии. Все в них, от крашеных волос, торчавших из-под туго завязанных аляповатых косынок, до крепких с большими ступнями ног, похожих на стволы деревьев, говорило о прочности и незыблемости.

Все они везли большие тяжелые сумки, и воздух наполняли самые разнообразные запахи, но один забивал остальные — запах рыбы. Эти женщины чем-то напоминали мне крестьянок из романа Стейнбека — горожанки, но одетые по-крестьянски, похожие на крестьянок, говорящие как крестьянки. У них были свои коровы — фургоны с надписью «молоко», свои орудия труда — швабра, ведро и подушечки для колен, свои фермы — лабиринты из стали и бетона. И чувство собственного достоинства, несмотря на бесхитростные заколки и косынки.

Они поддевали и подначивали друг друга, а заодно и кондуктора — это был бесконечный поток довольно прозрачных и непристойных шуток и прибауток, совсем не боясь, что их могу услышать я — негр, к тому же, единственный, помимо кондуктора, мужчина на весь автобус. Кондуктор, общительный весельчак, который хорошо знал всех женщин, так и сыпал грубоватыми, но безобидными шуточками, а женщины не оставались в долгу, и в автобусе стояло общее веселье. Секс был для них поводом лишний раз позубоскалить, они говорили о нем так же свободно и бойко, как о погоде или о своих болезнях.

Я сидел у окна, а с другой стороны меня поджимала огромных размеров женщина, ее рыхлые в ямочках руки держали на коленях сумку. Она вовсю болтала с приятельницей, сидевшей прямо впереди нее.

— Ну, Герти, и чем ты угостишь своего муженька на обед?

Похожее на глыбу туловище Герти осталось величественно-неподвижным, однако она повернула голову, насколько позволяла ее мощная шея, и ответила:

 — Помажу ему хлеб жирком — и пусть радуется.

 — Будешь так его кормить, Герти, у него для тебя сил не хватит.

 — Да ему, Рози, хоть бифштекс или цыпленка подавай — все одно. Ну да ничего, пока он меня еще греет.

Это было произнесено нарочито громко, чтобы позабавить окружающих, и действительно, женщины вокруг захихикали и стали поворачиваться, насколько позволяла теснота. Рози покосилась на меня, потом наклонилась к Герте и громко зашептала ей на ухо: